Город небесного огня

Клэри отвернулась, закрывая лицо руками. Мысли её умчались обратно в ту ночь, когда она прошла к Джейсу сквозь пламя, поцеловала его и попросила его ей довериться. И он доверился, даже когда она опустилась перед ним на колени и вонзила Геосфорос в землю.

Вокруг этого она рисовала своим стило все ту же руну-снова и снова-руну, которую она увидела однажды, сейчас это казалось таким далеким, на крыше в Манхэттене: крылатую рукоять ангельского меча.

Дар Итуриэля, она полагала, он щедро одаривал прежде. Образ хранился у нее в памяти пока не потребовался ей. Руна для заключения в форму Небесного огня. В ту ночь, на демонской равнине, пламя вокруг них блекло и впитывалось в лезвие Геосфороса, пока метал горел и светился и пел, когда она притронулась к нему, звуком ангельских хоров.

Огонь оставил после себя только широкий круг песка, расплавленного как стекло, и вещество, которое светилось подобно поверхности озера, о котором она так часто мечтала, озера, где Джейс и Себастьян бились до смерти в ее кошмарах.

Оружие, которое сможет убить Себастьяна, сказала она тогда. Джейс сомневался, был более осторожным. Он попытался взять его у нее, но свет умер, когда он прикоснулся к нему. Он реагировал только на нее, на ту, кто создал его. Она решила, что им следует быть осторожными, в случае если это не сработает. Это казалось самой высокой точкой высокомерия, что она смогла запереть Небесный огонь в ловушке в оружии, таким образом, каким огонь был заперт в Глориусе.

— Но Ангел даровал тебе это, чтобы ты творила, — сказал Джейс, — Неужели в наших венах не течет его кровь?

Как бы тогда не запел меч, но сейчас этот звук исчез, исчез внутри ее брата. Клэри могла слышать крики Себастьяна, и вместе с тем, крики Очерченных. Горячий ветер дул мимо нее, неся с собой острый запах древних пустынь, места, где распространялись чудеса и где был создан божественный манифест огня.

Звуки прекратились так же быстро, как и начались. Помост затрясся под Клэри и рухнул под всем своим весом. Она подняла голову и увидела, что огня уже не было, хотя вся земля была, будто в шрамах, а оба престолы почернели и золото на них уже не было таким ярким, не обугленным, но сгоревшим и растаявшим.

Себастьян лежал в нескольких футах от нее, на спине. В его груди чернела дыра. Он повернул голову к ней, его лицо напряглось и побелело от боли и ее сердце сжалось.

Его глаза были зелеными.

Ее ноги подкосились. Она рухнула на колени рядом с ним.

— Ты, — прошептал он, а она в ужасе уставилась на него, не в силах отвести взгляд от того, что она сделала.

Его лицо было совершенно белым, будто бумага, натянутая на кости. Она не решалась смотреть вниз, на его грудь, где уже не было его куртки — она могла видеть черное пятно на его рубашке, будто от кислоты.

— Ты вставила… Небесный огонь… в лезвие меча… — сказал он. — Хитро сделано.

— Это была руна, вот и все, — сказал она, наклонившись над ним, а ее глаза искали его глаза. Он выглядел совершенно иначе, не только его глаза, но и весь его облик, его лицо, линия его подбородка стала мягче, на рту уже не было той жестокой ухмылки. — Себастьян…

— Нет. Я не он. Я Джонатан, — прошептал он. — Я Джонатан.

— К Себастьяну! — это была Аматис, которая стояла вместе с Очерненными позади. На ее лице была видна печаль и гнев. — Убейте девушку!

Джонатан попытался сесть.

— Нет, — хрипло закричал он. — Вернитесь!

Темные Сумеречные охотники, которые двинулись вперед, замерли в растерянности. Пролезая между ними пришла Джослин; она толкнула Аматис не смотря на неё и кинулась вверх по ступенькам веранды.

Она пришла к Себастьян — Джонатан, — а потом замерла, стоя над ним, глядя на него с изумлением, смешанным с ужасом. «Мама?» Сказал Джонатан. Он смотрел и никак не мог сфокусировать свой взгляд на ней. Он начал кашлять. Кровь потекла из его рта. Его дыхание с хрипом вырывалось из легких.

— Иногда я мечтала о мальчике с зелеными глазами, о мальчике, который никогда не был отравлен кровью демона, о мальчике, который мог смеяться и и любить, быть человеком, о мальчике, который мог плакать, но этого мальчика никогда не существовало.

Лицо Джоселин застыло, будто она заставляла себя что-то сделать. Она опустилась на колени возле головы Джонатана и положила ее к себе на колени. Клэри посмотрела — она не думала, что когда-либо могла такое сделать.

Смогла заставить себя дотронуться до него таким образом. Её мать всегда винила себя за существование Джонатана. в её выражении было что-то решительное, что говорило о том, что она увидела его в этом мире и теперь будет видеть всегда.

В тот момент, пока она поддерживала его, дыхание Джонатана ослабилось. У него на губах была кровавая пена.

— Мне так… — его глаза проследили за Клэри. — Я знаю, что сейчас я не смогу ничего сделать или сказать, чтобы ты позволила мне умереть хотя бы с какой-то частью благодарности, — сказал он. — И я не буду винить тебя, если ты перережешь мне горло. Но я…

… Я сожалею. Мне… жаль.