Город небесного огня

— Более ста лет? Вы, мне кажется, довольно… устойчивы.

— Я думал, что останусь Безмолвным Братом навсегда. Мы… они не умирают, вы ведь знаете; они исчезают через сотни лет. Перестают говорить, прекращают двигаться. В конце концов их хоронят заживо. Я думал, что это моя судьба.

Но когда я прикоснулся к тебе моей руной, когда ты был ранен, я впитал небесный огонь. Она сгорела, тьма в моей крови. Я снова стал тем, кем я был до того, как я принял обеты. Даже до того, как. Я стал тем, кем я всегда хотел быть.

Голос Джейса звучал хрипло.

— Было больно?

Захария выглядел озадаченным.

— Прости?

— Когда Клэри пронзила меня Глориусом, это была…агония. Я чувствовал, будто мои кости сгорают дотла внутри меня. Я продолжал думать об этом, когда очнулся — о той боли, и было ли больно вам, когда вы до меня дотронулись.

Захария посмотрел на него с удивлением.

— Вы думали, обо мне? О том было ли мне больно?

— Конечно. — Джейсу видны были их отражения в окне позади Захарии. Захария был такого же роста, как он, но более худым, и при его темных волосах и бледной коже он походил на Джейса в негативе.

— Эрондейлы. — голос Захарии был еле слышен: смех, смешанный с болью. — Я почти забыл. Ни одна другая семья не совершает столько всего во имя любви, или не чувствует так много вины за сделанное. Не взваливай на себя вес всего мира, Джейс. Даже для Эрондейлов он слишком тяжел.

— Я не святой, — ответил Джейс. — Может, я и должен взвалить все на себя.

Захария покачал головой.

— Ты знаешь фразу из Библии: «Мене, мене, текел, упарсин»?

— «Бог исчислил царство твое, оно взвешено на весах и разделено». Да, знаю. Послание на стене.

Египтяне верили, что в вратах мертвых ваше сердце было взвешено в весах, и если оно весило больше, чем перо, Ваш путь вел в ад. Небесный Огонь принимает нашу меру, Джейс Эрондейл, как весы египтян.

Если в нас будет больше злого, чем хорошего, то это уничтожит нас. Я просто жил, и ты тоже. Различие между нами в том, что я только очистился огнем, когда оно вошло в твое сердце. Ты должен нести его, большое бремя и великий подарок.

— Но все, что я пытался сделать — это избавиться от него…

— Ты не можешь избавить себя от этого. — голос Брата Захарии стал очень серьезным.

— Это не проклятие, от которого можно избавиться; это — оружие, порученное тебе. Ты — лезвие Небес. Докажи, что ты достоин этого.

— Вы говорите, как Алек, — сказал Джейс. — Он всегда твердит об ответственности и достоинстве.

— Алек. Твой парабатай. Сын Лайтвудов?

— Вы… — Джейс указал в сторону шеи Захарии. — У Вас был парабатай тоже. Но Ваша руна исчезла.

Захария посмотрел вниз.

Он давно умер, — сказал он. — Я… Когда он умер, я…, Он расстроенно покачал головой. — В течение многих лет я говорил только с моим разумом, хотя Вы слышите мои мысли как слова, — сказал он.

— Процесс формирования слов, как делают это все, сейчас очень сложен для меня, — он поднял голову, чтобы посмотреть на Джейса. — Цени своего парабатая, — сказал он. — Это очень драгоценная связь. Любовь в принципе драгоценна. Именно поэтому мы делаем то, что мы делаем. Почему мы боремся с демонами? Почему они не могут быть хранителями этого мира?

Что делает нас лучше? Все потому, что они не строят, а разрушают. Они не любят, а только ненавидят. Мы люди, склонные ошибаться, мы Сумеречные охотники. Но если бы у нас не было способности любить, мы не могли бы охранять людей. Мы должны любить их, чтобы защищать. Мой парабатай, он любил так, как немногие умеют любить, со всеми недостатками и всем. Я вижу, ты такой же, это горит в тебе ярче, этого в тебе больше, чем Небесного огня.

Брат Захария смотрел на Джейса с такой лютой сосредоточенностью, что казалось, отделит этим плоть от его костей.

— Сожалею, — спокойно произнёс Джейс, — что вы потеряли своего парабатая. Есть ли кто-нибудь — остался ли кто-то, к кому вы могли бы пойти?

Губы юноши изогнулись в уголке.

— Есть еще кое-кто. Она всегда была для меня домом, моей колыбелью. Но не сейчас, еще рано. Пока я должен остаться здесь.

— Чтобы сражаться?

— Для любви и скорби. Когда я был Безмолвным Братом, мои чувства любви и потери были приглушены, это как слушать музыку на большом расстоянии. Теперь…теперь все одновременно вернулось. Я склонился под ними. Я должен стать сильнее до того, как снова ее увижу. — он задумчиво улыбнулся. — Ты когда-нибудь чувствовал, что твое сердце сжимается настолько сильно, что вот-вот развалится на куски?

Джейс подумал о ранении коленей Алека, о Максе, все еще бледном, на полу в Зале Договоров. Он подумал о Валентине, обнимающем его, и песок, пропитанный его собственной кровью, под ними. Наконец, он подумал о Клэри: ее безрассудная храбрость, которая спасла его, ее острый ум, который и его держал в здравом уме, уверенность в ее любви.

— Оружие, если его исправить после поломки, закаляется и становится сильнее, — сказал Джейс. — Возможно и сердца — тоже.

Брат Захария, который был теперь обычным парнем, таким же, как и Джейс, улыбнулся немного грустной улыбкой.

— Надеюсь, ты прав.