Город пахнет тобою...

 Всё. Мне нельзя разговаривать десять дней. И если до этого я говорил мало, то сейчас мне нельзя даже музыку слушать, чтобы не повредить связки. Накануне операции я не спал. Это было странное чувство, как будто тебя загнали в угол и ты больше ничего не можешь сделать — или сдаться и пропасть, или драться насмерть и все равно пропасть. Какого-то страха не было, я старался настроить себя только на удачное завершение дела. Том настоял, чтобы я не вылезал из постели, дал мне ноутбук, принес кучу дисков. Приехала мама, которая, наконец-то, приготовила что-то поесть. Спрашивала про Мари. Том сказал, что ее срочно вызвали в Москву. Мама проворчала что-то типа: «Никому нет дела до моего мальчика» — и обняла меня, как маленького. И это ничего, что я на голову выше и уже давно не ребенок, все равно так приятно, что хоть кто-то меня любит. Ужасно, когда ты чувствуешь себя беззащитным, ужасно, когда ты чувствуешь себя слабым, ужасно, что рядом нет того, кто нужен больше всех на свете, в чьей поддержке ты нуждаешься больше всего, в паре слов, в прикосновении. Хотелось позвонить Мари, просто помолчать в трубку, услышав всего лишь такое любимое и родное «Алло». И я звонил. Несколько раз набирал ее номер. Слушал длинные гудки, мысленно разговаривал с ней, просил вернуться, а потом клал трубку. Я знаю, что там никого нет и можно не бояться, что Мари или Штефан ответят. Шолль увез ее куда-то рано утром. Никто не знает куда. Том просил не волноваться, потому что в понедельник он по любому появится на работе, и тогда они спустят с него шкуру. А я не мог не волноваться. Мне ужасно страшно. Моя жизнь изменилась. Десять дней страха и неизвестности. Как будет потом, что станет с голосом, что станет с группой? Я хочу и дальше оставаться в музыке, я ведь совсем ничего не умею. Действительно ничего! Том сказал, что без меня выступать не будет. Я знаю, он всего лишь хочет меня поддержать, я сам не позволю ему сидеть рядом и упиваться моим горем. Мари, если бы ты только знала, как сильно мне нужна…

 — Билл, Штефан звонил, хочет завтра встретиться в первой половине дня, — Том сел на край кровати.

 У меня и так с речью проблемы, горло сильно болит, самочувствие после наркоза такое, словно тело два часа в центрифуге вращали, а тут еще я дар мыслить потерял. Вытаращил на брата глаза.

 — Надо решить, что именно мы хотим, чтобы у меня был предметный разговор. Ты можешь хотя бы примерно объяснить свои идеи?

 Я попросил его дать мне ноут, быстро набрал в мессенджере:

 «Хочу окружить ее собой. Хочу, чтобы, куда бы она ни пошла, видела бы меня, нас, какие-то кусочки из нашей жизни».

 Том вопросительно изогнул брови.

 «Дай фотографии, — указал на стол. Он взял несколько штук и протянул мне. — Смотри, все просто. Она ездит на общественном транспорте, много ходит пешком. Я хочу, чтобы все районы, по которым передвигается Мари, были завешены изображениями, напоминающими ей о доме».

 — У тебя с головой как? Ты хочешь, чтобы нас с тобой менеджеры без суда и следствия в расход пустили? Не, я им объясню, что ты после наркоза малость того, — покрутил пальцем у виска, — сбрендил, но… Фанаты ж нас по родинкам на членах распознают!

 Я взял фотографию и обложил ее другими, как рамкой, выделив небольшой кусок на основной.

 — Должно быть что-то, чтобы она сразу поняла, что это для нее, — подхватил брат идею.

 «Я найду ту песню, которую она мне напевала, когда вернулась из Москвы. Мари еще сказала, что эта песня о нас. Думаю, что смогу ее отыскать».

 — То есть кусочек чего-то, что Мари узнает, и строчки той песни? — Том изобразил в воздухе нечто.

 Я кивнул.

 «Шолль — рекламщик, возможно, он что-то присоветует. К тому же у него есть связи в наружке, а нам они нужны. Мари может улететь в любой момент, надо спешить».

 — Хорошо, я понял.

 «Он сказал, где был?»

 — Ездили на день рождения к другу Томасу Хольцману, какой-то бизнесмен.

 «Мари?»

 — Сказал, что с ней все хорошо, она немного проветрилась, отдохнула и выглядит бодрячком. Ты завтра дома сиди, никуда не бегай. Я со Штефаном встречусь…

 «И сразу же мне отзвони!»

 — Конечно. Я встречусь с ним, послушаю, что скажет. Если он согласится нам помочь, тогда попытаюсь выжать из него всё, на что он будет способен. А потом квартиру посмотрю, которую мы с тобой выбрали. Если там всё так, как агент обещал, то подписываю договор, и мы ее забираем, да?

 Я снова кивнул. Все-таки хорошо, что у меня есть Том. Мы с ним как один человек. Я могу доверять ему, а он мне, мы не можем друг без друга.

 — Только, Билл, я первый выберу себе комнату. На правах старшего.

 «Но моя все равно самая большая. Меня двое», — показал ему язык.

 — Спи давай. Я обещал врачу, что у тебя будет полноценный постельный режим. Не подводи меня, — он улыбался.

 Я отставил ноут в сторону и накрылся одеялом с головой, демонстрируя полную покорность. Постельный, значит постельный. Я и сам сейчас ни на что не способен — только лежать под одеялом и изображать из себя самого несчастного человека на свете.