Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах) (СИ)

— Да это не завод! – сообщила я. – Это ЭНИИМПВП, у меня мать там работает!.. Работала… так. Если институт находится в Сокольниках, а мы – в центре города, то ехать нам, при учете скорости…

— Сто двадцать шесть минут и тридцать две секунды, – любезно подсказал компьютер. – Если будем двигаться без остановок, прибудем туда в четыре часа двенадцать минут и восемнадцать секунд по местному времени. Время московское, часовой пояс…

— Излишняя информация, – прервала я. – Приказываю полный вперед. При обнаружении угрозы стрелять на поражение. Приказываю включить автопилот. Людей не сбивать. И… карту оставь. Пожалуйста.

Все-таки очень красивая же карта!

— Ехать долго. Может, чаю, экипаж? – предложил Ярополк, чем привел Горислава в полнейшее и окончательное изумление.

Дэннер

Путь далек у нас с тобою,

Веселей, солдат, гляди!..

Черт, брысь отсюда, кому сказал!..

Большой важный муравей шмыгнул в сторону, обиженно щелкнув жвалами. Второй приподнялся на задних лапках, положив передние мне на бедро – как собака. Усики чуть шевельнулись, исследуя, насколько я съедобен, и имею ли шансы пригодиться в муравейнике.

— Только не кусайся, идет? – сказал я, замерев на месте, а именно – перед самым забором. Собственно, муравейник возвышался неподалеку, охватывая этот самый забор с двух сторон.

Вьется, вьется знамя полковое,

Командиры впереди.

Солдаты, в путь, в путь, в путь!

В путь!

А для тебя, родная,

Есть почта полевая…

Путь и, правда, неблизкий. Да и почты для Ласточки я не предусмотрел. Муравей беспокойно переставил лапки – вервольф пахнет опасностью.

— Что, не нравится?.. Эх, ты. Хорошая же песня. – Я достал из нагрудного кармана небольшой листок. На нем был изображен быстрым карандашным наброском – не портрет даже, а поспешная зарисовка. Я люблю рисовать, но я уж точно, не художник. А тогда просто возникла необходимость: я знал, что скоро снова придется разойтись с ней в разные стороны, а с наброском – она, вроде как, всегда будет рядом со мной. Вот и зарисовал ее лицо на одном из листков отчетного блокнота, пока она была в ванной, перед тем, как отправиться в госпиталь. До сих пор очень ярко помню, как вел карандашом практически интуитивно, часто закрывая глаза, чтобы удержать перед ними образ, чтобы так не отвлекала комната, и старался поймать мягкое тепло ее энергии. Всего несколько быстрых линий – а Ласточка улыбалась с листочка – совсем-совсем настоящая, вот-вот засмеется, или нахмурится. Рисунок ведь был создан в тот момент, когда я наиболее ярко чувствовал ее.

Я осторожно протянул листочек муравью, чтобы он пощупал его усиками.

— Видишь? Я должен к ней вернуться. Не кусайся, хорошо?

И случилось странное. Муравей поднял затянутую в блестящий хитин голову и словно внимательно поглядел на меня. Затем слегка тронул усом мою руку, будто прощался, развернулся и убежал.

Понимал ли он мои слова, или просто ощутил, что я не враг – не знаю. Но что бы я за тварью был, если бы другие твари не могли со мной договориться?..

Впрочем, это я опять теоретизирую. Муравей просто искал еду…

Еще раз поглядев на рисунок, я аккуратно свернул его и спрятал обратно в карман.

«ЭНИИМПВП»

— «Экспериментальный научно-исследовательский институт…» – вслух расшифровал я. – А дальше не знаю. Сами вы – завод…

Под сапогами захрустела привычная в старых зданиях кирпично-бетонная крошка, изредка дополненная битым стеклом. Впереди виднелось за порослью кустарника одноэтажное, некогда белое, строение, в стене которого смутно темнел дверной проем. Проходная.

Ветви недовольно зашелестели, когда я отвел их в сторону. Муравьи здесь попадались чаще, они деловито сновали туда-сюда, иногда перетаскивая разные нужные предметы – ветки, дохлых червей и жуков, камешки. Но в проходную почти не совались.

Я слегка толкнул ржавый турникет, и он с грохотом рухнул, взметнув пыль и перепугав муравьев. Справа, за грязным стеклом, встрепенулась ползучка, и была тут же согнана еще двумя муравьями. Оставив сцену из жизни околоинститутской фауны, я, пригнувшись под обвалившимся листом кровельного железа, проследовал на территорию. Вперед уводили заросшие и проржавевшие железнодорожные пути, на которых стояла наполовину вросшая в землю, вагонетка. За кустами их пересекала еще одна ветка.

Я невольно остановился, будто налетев на невидимую стену.

Рельсы были чистенькие, блестящие, шпалы крепкие, все гаечки – аккуратно смазанные.

Одновременно с тем до меня донесся скрип дрезины. И стук колес на стыках рельс.

И вот тут-то сделалось несколько неуютно без оружия.

Я отступил в сторонку, сойдя с путей. Дрезина, судя по звуку, приближалась. Природное любопытство во мне отчаянно сражалось с природной же осторожностью, и, наконец, победило. Я остался стоять на виду.