Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах) (СИ)

— Зачем? Ты не спрашивал. – Она вдруг прижалась, уткнувшись мне в плечо, и ухватила рукав гимнастерки, крепко сжимая кулачки. Голос зазвучал слабенько и тонко. – Ты только не умирай, ладно?.. Я не хочу больше, чтобы умирали. Я боюсь одна. Все умерли… а ты – живи. Ладно?

Если бы только я так не устал… я бы, наверное, опять разревелся…

Они все были здесь, все трое. Лидия Люксембург. Настоятель Горислав. И молчаливая пианистка Лаэрри, настоящего имени которой я так и не узнал. Теперь уже никуда не уйдут…

Поддавшись внезапному порыву, я опустился на колени и погладил Лидию по светлым волосам. Знаешь, а ведь ты была права, я тебе врал. Я все-таки любил тебя. И тебя, и Кондора, и сестер – всех.

Я в который раз почувствовал себя очень глупо, прикасаясь к мертвому телу. Зачем я это делаю, зачем разговариваю с трупом – полный идиотизм. Труп есть труп – никчемная совокупность мяса, жил, костей и химических реакций. Безнадежно сломанный механизм, годный только на переплавку. Когда-то жил, работал, представлял ценность, а теперь – сломался. С тем же успехом можно искать конфеты в заведомо пустой коробке.

Сейчас некоторые из вас скажут про «воздаяние почести умершим», правда? Не смешите меня, товарищи. Вся эта «дань уважения» к покойникам – всего-навсего лицемерие, спровоцированное чувством вины – недолюбили, недоглядели, не сказали, не успели. Вот и начинается нелепый фарс с белыми платьями, венками да погребальными кострами. А я вам скажу, что мертвым глубоко наплевать, кто их там уважает, а кто не уважает. Они уже не здесь. Они в тумане. При жизни уважать надо было.

И все же, я никак не мог себя заставить отпустить холодную тонкую руку Лидии. Мне все казалось, что вот, сейчас, скоро, совсем скоро – она вздохнет и посмотрит осмысленно. Несмотря на холод. Несмотря на кровь, залившую маленький диванчик. Несмотря на белую смертную дымку в глазах. Потому что она не умерла, она сейчас очнется.

Каждый раз казалось, черт бы меня побрал.

Октябрина подошла с другой стороны и прижалась ко мне. Она очень старалась не показать страха, а я делал вид, что ничего не замечаю.

Мы все, наверное, до последнего отказываемся верить в смерть. Принять тот факт, что человек уже никогда не вернется, не заговорит с нами. Был друг – осталась мертвая оболочка.

Ладно, хватит ребенка нервировать.

Я поднялся и подхватил девчонку на руки. Одна только мысль, что маленькие босые ножки увязнут в липкой кровавой луже, вызывала отвращение.

— Я сама могу, – нерешительно возразила Октябрина, а я буркнул в ответ в лучших традициях Кондора:

— Я тоже много, чего могу. Сиди, пока таскают.

Малышка притихла, только крутила головой, оглядываясь по сторонам.

— Слушай, – не выдержал я на середине лестницы, сообразив, что такими темпами рискую с нее улететь, – а ты волосы как-нибудь не можешь подобрать? Ничего ж не видно.

Девчонка опять повернулась, закрыв мне обзор каштановой гривой.

— Меня мама причесывала… А ты поставь меня на пол.

— Исключено, – заявил я. – Простудишься. Ладно…

Никогда не умел плести косички, но что поделать, если мое упрямство выходит мне же боком, причем, не тем боком. Я устроился на деревянной ступеньке и принялся постигать азы парикмахерского искусства, что оказалось вовсе даже непросто.

Для начала, мой старенький деревянный гребень категорически отказался привести в порядок буйные девчоночьи кудри, за ночь приключений свалявшиеся в колтуны, как неухоженный лошадиный хвост, и безнадежно увяз в них. Октябрина вертелась и жалобно пищала, волосы, при попытке их расчесать, с готовностью затягивались в узелки, так что я, под конец экзекуции, уже попросту орудовал ножом, срезая самые крепкие узлы. А когда волосы оказались прочесаны и сплетены, наконец, в совершенно ужасную с виду, но зато по-прежнему толстую и тяжелую косу, неизвестно, кто из нас еще готов был громче взвыть – я или жертва моей спонтанной брадобрейской стажировки.

Я привалился к стене, а девочка сердито обернулась – замученная, раскрасневшаяся и зареванная.

— Ты совсем, что ли?! – вопросила она. – У тебя руки, вообще, откуда растут?!

— Прости, – очень смиренно попросил я. – Это явно не моя стихия.

Дите фыркнуло, надулось и утерло слезы рукавом.

— Больше не смей меня причесывать.

— Ладно. – Да упасите меня боги еще раз взяться за этот эпический подвиг!..

— Ты меня чуть не убил!

— А вот это уже слишком! – показательно обиделся я и, на всякий случай, строго прибавил: – Не утрируй.

— Чего?.. – не поняла девочка.

— Не преувеличивай!

Она подумала немного, затем ей, похоже, все-таки стало меня жалко.

— Ну, ладно тебе. – Октябрина, морщась, осторожно потрогала ладошкой свою многострадальную голову. – Нормально получилось… только ты больше не дергай так.

— А ты больше так не путай, – отпарировал я, и не подумав открыть глаза. Как же спать хочется, кто б знал…

— Я не специально… – Девочка, судя по звуку, подвинулась поближе. – Ты устал, да?.. Ну, давай мириться.

— Ага. Помирились.

— Нет!

— Это еще почему? – Я все еще не мог понять, чего от меня ждут. – Мы же договорились, вроде как.