Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах) (СИ)

— Конечно, я помню. Но может быть, они подскажут нам хоть что-нибудь, а то насчет того, что мы должны тут делать, Гич ничего не говорил! Я посмотрю.

Алиса съежилась, но решительно вскинула голову, встряхнув отсыревшими волосами.

— Тогда я с тобой.

Человек не двигался. Подойдя ближе, мы различили, что это мужчина. Под заношенным плащом угадывалась сильная фигура, и, кажется, он держал кого-то на руках, смотрел в лицо, не двигаясь и не отрывая взгляда. Мы подошли вплотную и тут замерли, растерявшись. Заговорить? Но мы даже не знаем, кто он такой. На земле лежала очень старая женщина в истрепанном сером платье, из-под которого виднелись затертые кожаные штаны и сапоги. Лежала неподвижно, словно мертвая, и голова ее покоилась на коленях мужчины.

— Простите… – решилась, наконец, Алиса. Он поднял голову, оборачиваясь. На плечи упали посеребренные прямые пряди, из-под капюшона пристально глянули чуть раскосые, живые глаза. Абсолютно черные. И – в контраст с полуседыми, будто присыпанными пылью, волосами – красивое, молодое лицо. Капюшон съехал, открывая растрепанный хвост, прихваченный кожаным шнурком, шрамы и заостренные уши.

А мы стояли, не в силах вымолвить ни слова.

Губы разомкнулись, прозвучало едва слышное «да?..»

«Что бы вам ни показалось… что бы они вам ни показали…»

Где ты, Гич?! Почему не пошел с нами?! Ты так нам нужен!..

— Д-д… Дэннер? – вымолвила я.

Оборотень снова отвернулся от нас, волосы упали на лицо. Он смотрел на женщину.

— Она спит? – шепотом спросила Алиса. Он не обернулся.

— Нет. Она мертва.

— От тварей?..

— От старости. – Жилистая рука ласково проводит по застывшему лицу покойницы, снимая платок. Алиса сипло вскрикнула, зажав рот ладонью, а я осторожно опустилась на колени, глядя на женщину. Сделалось плохо.

Совсем старая, сморщенная, ввалившиеся щеки, беззубый рот, широко распахнутые выцветшие глаза и все еще густые, ломкие волны седых волос, стянутые в неаккуратный узел. Но я бы все равно узнала ее. Даже старую, даже мертвую.

— Аретейни?.. Как?..

— Люди смертны.

— Нет… – Алиса медленно попятилась. – Это морок. Они живы! Мы-то знаем, что они живы…

— Вы лучше уходите, – по-прежнему не поднимая головы, проговорил Дэннер. В руке он сжимал нож. Потом вдруг запрокинул голову и – вспорол себе горло.

Кровь ударила темным фонтаном, Алиса взвизгнула, а я зачем-то кинулась к нему, подхватив на руки. И в тот же миг взорвалось, ударило, забило мохнатыми крыльями – в воздух взвилась туча серо-бурых ночных мотыльков, а люди исчезли, распались на десятки насекомых. Они взлетали, описав круг, и тут же падали замертво. Спустя минуту, вся земля вокруг была усеяна мертвыми серыми бабочками.

Никогда не любила этих тварей!

Я вскочила, содрогаясь от омерзения, отмахиваясь, схватила Алису за руку и кинулась прочь, а мотыльки за спиной шелестели, умирая. А потом деревья снова расступились, открывая полянку.

Как ни странно, она сплошь поросла пыльно-серой травой, из которой высовывал гладкий бок большой валун. А из-под валуна выбегали ручьи – очень много ручьев. Они разветвлялись, синим хрусталем блестели в траве, и каждый был обрамлен в изумрудную сочную кайму. Морось дрожала в воздухе легкой кисеей. Деревья за поляной густо зеленели.

На валуне, поджав босые ноги, сидела девочка лет пяти. В руках она держала книгу, а длинные темные пряди рассыпались по плечам. На ней было белое платье и шерстяная кофта, с которой кто-то оторвал все пуговицы.

Девочка казалась неопасной, а тропинка все равно шла мимо нее. И мы не сбавили шага.

Дэннер

Оставь ты меня, Ласточка, хотел сказать я, но слова застревали в горле и там царапались наждаком. Я ведь знал, что именно этого и боюсь. Что она согласится – так и скажет: знаешь, а ты ведь прав. Псих несчастный, ну, нафига ты мне нужен? Боялся больше всего на свете. И молчал поэтому.

Каким бы я ни был – а я люблю ее. Всем сердцем люблю. Оно все еще у меня есть – сердце. Ума нет, а сердце, вот, есть. Хоть что-то есть.

И не стою я ни капельки ее жалости и сочувствия.

Хватит ныть, Дэннер. Прекрати.

Я тихонько вышел на задний двор, подошел к колодцу и умылся ледяной водой, смывая остатки недавней истерики. Все, привет, возвращаемся. Легче, конечно, не стало, слезы – та еще пытка. Зато навалилось какое-то равнодушное спокойствие.

Возвращаться в дом не хотелось, да и вообще, хотелось побыть немного в одиночестве, привести в порядок чувства и мысли. Эмоции – результат высшей нервной деятельности, удивительный, по сути, гормональный синтез, свойственный только теплокровным. Прямо сейчас в моей крови происходят сложнейшие химические реакции, подчиняя, управляя моим поведением. Ну, не чудо ли?.. Чем расплачивается за это человек? Болью, страхом, тоской. И совсем не жалко – потому что бесценно чувствовать и радость, и счастье, и любовь. За великий дар – высокая цена, справедливо.

Размышляя над планом дальнейших действий, я уселся на край колодца. В детстве мы играли: опускали маленькое зеркальце, так, чтобы отражалась вода в ведре, стараясь поймать солнечный луч. Сопровождалось действо глупой «заклинательной» песенкой: