Проснулся он лишь спустя почти двенадцать часов с тяжелой головой и тяжестью в желудке, словно накануне съел что-то нехорошее. Он бы удивился, если бы точно не знал, что теперь может есть все что угодно и последствий быть не должно, как нет их у диких зверей, которые не прочь подкрепиться и мертвечинкой. Лишь бы ржавые железяки не глотали, а остальное все переварится.
И все-таки ощущение было. Минуту Мартиков лениво созерцал одинокую, но очень яркую звезду, что проглядывала в проломе контейнера, а потом резво вскочил, тут же согнувшись пополам от режущей внутренности боли. Мир перед глазами подернулся серым, поплыл, острый доселе нюх приказал долго жить. Чтобы не упасть, Мартикову пришлось прислониться к стенке контейнера, опереться рукой. Наклонившись, он давился и содрогался, стремясь выбросить из себя боль.
И он ее выбросил, как бы из всего тела, выбросил серую колючую хмарь, что давно уже поселилась внутри. И как только она покинула напряженное тело и мозг, на Павла Константиновича снизошло отдохновение и мягкая благодать. Ноги его больше не держали, и он сполз по стенке контейнера, опустившись на прохладную землю.
Он ощутил себя чистым, а секунду спустя ощутил себя чуть ли не гением, а потом понял, что просто вернулся на старый уровень своего мышления. Мозг его казался теперь машиной, блестящим двигателем, в котором сменили масло, воздушный фильтр, тосол в радиаторе, а потом еще и совершили тотальный капремонт с полной заменой трущихся частей.
Зверь покинул тело Мартикова — тупая, но реальная бестия, и было это настолько физически ощутимо, что возродившийся старший экономист невольно поднял голову, стремясь усмотреть оставившую его тварь.
И он увидел ее — серое полупрозрачное создание, массивный корпус и шерсть. Зверь, волк, скорее всего — сущность всех на свете волков — мчался прочь легкими невесомыми прыжками. Дух или демон, но это был он — злобный сгусток, поселившийся у Мартикова в мозгу, и теперь он бежал в ночь, предвкушая свою очередную охоту.
Осознав окончательно, от чего он избавился, Мартиков совсем ослабел и закрыл лицо руками.
— Теперь все, — говорил он себе. — Больше ЭТО не вернется. Главное — сделать то, что мне сказали, и тогда ОНО больше не вернется.
Лишь пятнадцать минут спустя Мартиков смог подняться и неторопливо побрести в сторону Верхнего города. По пути он заглянул в обширную лужу, растекшуюся под одним из фонарей, и внимательно рассмотрел свое лицо. Оно было все еще волосатым, с гротескными звериными чертами, но что-то изменилось. Словно там, под этим лицом, нечто утратило стальную прямолинейность и потекло, размягчаясь. Из лужи на Мартикова смотрел человек, в этом не оставалось сомнений. Пусть не выглядящий гигантом мысли, но... плевать, главное — не внешность.
И если ценой за разум будет убийство малоизвестного журналиста — он пойдет и на это. С легкостью пойдет.
Потому что разум — это одна из немногих вещей, за которые надо биться до последнего.
9
— Нет, ты послушай, Стрый. Что ты все напрягаешься и дергаешься? — вещал проникновенно Николай Васютко, возлежа на облюбованном клопами матрасе.
— А ты не напрягаешься? — спросил его напарник плаксиво. — Если тебя счас съедят — напряжешься тут!
— Да не съест тебя никто, — произнес Пиночет, — не съест. Чучело это волосатое до тебя не доберется. Потому как если бы могло, давно бы съело. Но ему не дают.
— Кто не дает?
Васютко нахмурился, задвигал бровями — мыслил. Снизошло на него нечто такое на второй неделе заключения. Все пытался построить единую логическую систему происходящего, но докатился почему-то до теологии. Вот и сейчас он поднял палец, нацелил его точно в зенит и сказал, как выдохнул:
— ОН!
— Да кто он? — не меняя тона, вопросил Стрый, подозревая, что сейчас ему скажут о божественном откровении. Он не такой уж тупой был, этот Шустрый, он тоже кое-что понимал.
— Тот, в плаще, — сказал Пиночет, — из-за которого мы сожгли «Паритет». Он сказал, все будет нормально. Он сказал, что спасет нас.
— Сказал... сказать он мог все, что угодно. А по мне — забыл он нас, и правильно, зачем мы ему такие?
Пиночет только махнул рукой — что с идиотом говорить. Не понимает по тупости своей. А вот вера Пиночета в доброго дядю, который умеет проникать в пустые квартиры и знать, на какой минуте охраняемый объект покинет сторож, только укрепилась и возросла.
Он теперь не один — помереть ему не дадут. Не кинут, как больную чумкой дворнягу, подыхать в канаве. Вот хотя бы свет, выключился же он в тот самый момент, когда волосатый монстр хотел сделать пленникам ревизию внутренностей и, может быть, удалить что-нибудь ненужное? Охранник ушел, пообещав сделать апендектомию, когда загорится свет, но после этого возвращался уже четыре раза, и каждый раз без пилы. Зато в корявых лапах была еда и вода в металлической канистре.