Город пропащих

Вахтер внизу по-прежнему не появился. Армен, никем не замеченный, выходит во двор. Машина стоит под деревьями около трансформаторной будки. Наконец-то он за рулем. Надо только будет еще выйти, чтобы открыть ворота.

Автомобиль осторожно петляет по переулкам и выезжает на Садовое кольцо. Скоро этот город с его ужасными уличными манекенами остается позади. Шоссе совершенно пустынно, ехать так - одно удовольствие. Армен думает об Австрии, где он не был ни разу, а потом зачем-то вспоминает Париж, в котором побывал однажды осенью. Темную бронзу платанов, сиреневые туманы над Сеной, дворики Латинского квартала...

Его "Форд" постепенно все набирает и набирает скорость. Армен посматривает на часы и прибавляет еще, стрелка спидометра уже давно перевалила за сто, и тут Калаян чувствует, что машина перестает подчиняться ему. Она летит, совершенно неуправляемая, сама по себе, а он ничего не может поделать с ней. Холодный пот выступает у него на висках, тормоза отказали, он это понимает совершенно отчетливо. "Но почему, почему?" - чуть не кричит он, и тут же все становится ясно. В голове все смешалось, он потерял самообладание, он обречен.

Впереди мост. "Форд" взлетает на его неровное покрытие, выезжает на встречную полосу и, разбивая парапет, медленно падает вниз, или это только так кажется Армену, ведь сейчас он как будто видит эту картину со стороны. Себя в медленно падающей машине. Словно в кино. Это его последнее видение перед тьмой.

Когда же это он догадался, что в сексуальном плане не принадлежит к большинству? Наверное, лет в 16. Именно тогда Мирон понял, что он "голубой", мазохист и онанист в одном лице. В общем, тот человек, который выделяется из общей массы и на которого принято вешать ярлык - "извращенец". Хотя, между прочим, ему больше нравилось слово "изощрение", нежели "извращение". И тогда он даже начал гордиться, что "голубой". Мирон был уверен, что у любого могут быть свои сексуальные причуды и любой (хотя бы в мыслях) мечтает о каком-нибудь, пусть даже самом маленьком, извращении.

Его с раннего возраста тянуло к мальчикам, но именно в 16 лет состоялся его первый сексуальный контакт с мужчиной старше его лет на десять.

Это было восхитительное воспоминание, и сейчас, отправляясь в гости к Моте Шклявому, Мирон Львович Витебский дал себе волю и вновь погрузился в прошлое.

Все случилось на вечеринке, так называемом мальчишнике, накануне женитьбы одного из ребят из их компании. Сидели за столом в трусах, так как было очень жаркое лето. Дом был частный, большой, с огромным садом. Произносили тосты, выпивали, разговаривали, дурачились. Затронули все темы и наконец добрались до интима. Да и как же иначе перед свадьбой? И тут Мирон заметил, что один из ребят слишком уж пристально смотрит на него. Тогда он вышел в сад якобы покурить, и тот парень пошел следом за ним. Сначала они молчали. А потом Олег (так звали того парня) неожиданно спросил, был ли он когда-нибудь близок с мужчиной.

Мирон до сих пор не способен передать на словах то ощущение счастья, которое охватило его в тот момент, и он ответил, что только мечтает об этом, не более.

Все дальнейшее развивалось, как во сне. Олег целовал его шею, мочки ушей, плечи, грудь. Затем они, словно пьяные, побрели в баньку, расположенную в дальнем конце сада.

Там Мирон впервые поцеловал мужчину, собственно говоря, это вообще был его первый поцелуй.

Олег был ласков и нежен, быстро возбудился... И Мирон испытал упоительные минуты блаженства, несмотря на некоторые страх и боль, когда Олег раздвинул ему ноги и его член осторожно вошел в него. Хотелось только одного как можно дольше продлить это состояние.

После той первой любовной истории много еще чего было в жизни Мирона Львовича, но Мотя Шклявый стал в Москве его подлинным учителем. Таких изысканных ласк, такого кайфа Витебский не испытывал и, наверное, не испытает уже ни с кем. Но бесполезно было бы пытаться привязать к себе Мотю надолго. Во-первых, у Мирона не хватило бы на него денег, а во-вторых, он рисковал нарваться на смертельную ревность его многочисленных и весьма влиятельных поклонников.

А может быть, и не только на ревность, но и на кое-что похуже. За Мотю могли убить. С его изменами мирились, потому что знали: он не принадлежит никому.

"Дорогая шлюха", - снисходительно усмехается Мирон и звонит в знакомую дверь.

Мотя встречает его в соблазнительном ажурном трико, поверх которого надето коротенькое кимоно, расшитое желтыми ирисами. Подведенные глаза блестят неестественным зазывным блеском. Уж, конечно, он принял что-то возбуждающее.

Мирон Львович чувствует себя перед этим воздушным созданием неуклюжим и нелепым в своем деловом костюме, а главное, с теми мыслями в голове, которые привели его сюда.

- Ты обворожителен, - лепечет Мирон, ощущая себя преступником, и протягивает Моте корзиночку с пармскими фиалками, за которой он, не поленившись сделать крюк, специально заехал в галерею "Гармония".

Мотя в восторге всплескивает руками и прижимает к груди цветы, похожие на тени больших бабочек.