Город пропащих

Это был день накануне его отъезда в Англию, и он запомнился Раздольскому такой прозрачностью, какая очень редко бывает у летнего неба, без дымки, без облачка, необъятная синь, которая словно растворяет все роковые ошибки прошлого, а в грядущем сулит черт знает что... Давно он не помнил такого упоительного дня. И когда они ехали в сторону Пушкинской, даже чахлые бульвары благоухали свежестью и весной. Но не только погода украсила этот день. Елена, хрупкая и кроткая, в воздушном шарфе, вся светилась тихой радостью, будто пришла на первое свидание.

- Он снял с меня охрану, - сразу выпалила она. - Представляешь, я совершенно свободна... Могу идти, куда хочу...

Она была похожа на проказливую девчонку, которую родители впервые выпустили во двор одну.

- Господи, я и не подозревала, какое бремя несу, - смеялась Елена, схватив его под руку.

Они сошли с троллейбуса на Пушкинской и направились по бульварам к Трубной.

Ефрем Борисович не стал говорить, что сам-то он с утра проделал ряд манипуляций, чтобы оторваться от наблюдателей. Правда, теперь и за ним слежка была неназойливой. Видно, Аджиев знал, что он уезжает.

Рядом с Еленой, слушая ее голос и смех, видя ее прозрачные яркие глаза, Ефрем Борисович переживал чувство, какое испытывает человек, нашедший то, что считал потерянным. Женщина будоражила и увлекала его в омут сладостных страстей, ему хотелось бесконечно целовать ее коралловые губы, тонкие пальцы, прижаться лицом к груди. И забыться... Как будто и не было этих жутких месяцев страха, ожиданий разлуки, смерти, конца всего...

Он надеялся, что друг его, художник, живущий на Чистых прудах, дома и даст им приют. И впервые после всего пережитого и с надеждой на будущее он обнимет ее, желанную, истосковавшуюся по его ласке.

Они приближаются к Тургеневской, и Елена понимает его тайный замысел. Она теснее прижимается к нему и шепчет, заглядывая снизу в глаза:

- Ты думаешь, нам удастся побыть вместе? Да? Ефремушка...

У него дрожат губы. Он молчит. Он боится спугнуть охватившее его счастье.

Потом, после всего, они, обессиленные, лежат на допотопной железной кровати, накрытой истертым шелковым ковром. Ефрем Борисович курит и смотрит на розовеющее под лучами пробивающегося сквозь штору вечернего солнца прекрасное тело. На белокурые пряди волос, разметавшихся по подушке. На беззащитный изгиб тонкой руки, прикрывающей грудь...

Он не отдаст ее Аджиеву. Он готов на все...

- Жемчужина, - шепчет он. - Ты моя драгоценная жемчужина...

Елена поднимает голову и смотрит на него.

- Ты ведь что-то сделаешь, правда? - говорит женщина.

- Я уже сделал... - Он замолкает на миг. - Нам придется многим пожертвовать...

- Да пусть все идет прахом... - она машет рукой, - лишь бы... Видишь... - Елена показывает ему синие пятна на бедрах, - Сколько же можно терпеть это... Я не выдержу. Ты уезжаешь...

Она не плачет, только прикусывает губу. А Ефрем Борисович исступленно целует эти пятна, потом ноги, живот, нежные темные соски...

- Я должен уехать... - Он задыхается. - Потерпи чуть-чуть, самую малость. Потом все будет по-другому. Вот увидишь.

Прощаясь, он долго держит ее кисть в своих руках. На лице женщины выражение торжественной обреченности и какая-то непонятная ему строгость.

- Ты позвони по этому телефону... - бормочет он. - Только позвони - и все. Там ждут. Постарайся так, чтобы... Ну, ты понимаешь...

Они целуются, и она уходит. Походка легка и стремительна. Вот ее уже и не видно в вечерней уличной толпе.

Люди обтекают его со всех сторон. А он все стоит, не в силах сделать и шага. Ему некуда идти. Сегодня домой он не вернется. Вещи у друга, который и отвезет его завтра в аэропорт. Машина в гараже. Собака на даче у родственников.

Он - пария в этом городе, изгой. Он не может спокойно преклонить голову даже в собственном доме. Ему хочется крикнуть: "Смотрите же, на меня объявлена охота!"

"Уличный сумасшедший" - вот что подумают все они, окружающие его в этот час в самом центре Москвы, пьющие пиво и заедающие его хот-догами, толкущиеся у палаток с пойлом и сигаретами, нагруженные сумками и грехами. И даже у самых беззаботных - хищный блеск в глазах.

Ефрем Борисович стоял в глубокой задумчивости, не обращая внимания на уличный шум, словно библейский Иеремия над пепелищем своего бессилия и мрака. Но он не роптал и не молился. В сердце у него простиралась пустыня. И жар ее он мог остудить только местью. Он представлял себе Аджиева, лежащего в луже крови где-нибудь на пороге своего роскошного жилища или в разорванном на части автомобиле... И знал: только тогда он обретет покой, когда это свершится.

- Кто это?

Он вошел и стоит неподвижно. Елена знает, что это муж. Она сидит на балконе с видом на дикую часть сада. Штора колышется за спиной, и там, в глубине ее спальни, молча стоит он. Сейчас начнутся ее мучения. А пока она смотрит на верхушку ели напротив, где, желтея в отблесках закатного солнца, выводит кларнетом иволга.

Теперь муж приходит каждый вечер, словно за данью. И делает с ней все, что захочет. Она подчиняется ему, как кукла.