Город с названьем Ковров-Самолетов

Реставрационная фирма разорилась на Кипридином особняке. Непонятным образом в текст договора, не раз выверенный, затесалась настоящая Афродита, баснословной цены, согласно каталогу аукциона Кристи. Не с Милоса (Мелоса), но с Родоса, зато с обеими руками, живыми и гибкими в камне. Ее покупка, доставка и передача Зое Александровне Савелкиной осуществилась мистическим образом. На всех документах обнаружилась неоспоримая подпись хозяина фирмы, после чего он продал собственный дом и лег на дно, предварительно поставив Дане фонарь под глазом. В Данином мозгу прояснилось от встряски, он вспомнил маленькую японку в драгоценном кимоно, что взяла из его рук бумаги, не взглянув ни в них, ни на Даню. Вспомнил и побежал выковыривать из почтового ящика Зои Савелкиной им же самим брошенные туда ключи. Шел март месяц. По всем законам божеским и человеческим должен садить с Финского залива отрывающий голову ветер. Но нет – едва прошелестело в воздухе еще лишенное смысла слово «весна», в имперскую столицу немедленно вторглись массы средиземноморского воздуха. Именно вторглись, как войска Александра Македонского, сметая все на своем пути. Даня плыл, расстегнувши куртку, будто корабль в Трою.

Было позднее утро бездельников и безработных. Ключи Даня легко достал, немного погнув дверцу почтового ящика. Открыл входную дверь, проскользнул по коридору, не замеченный соседками. Зоина дверь не на замке. Женщины уж протянули через комнату веревку, сушили такое белье, что лучше не глядеть. Даня внедрился и заперся изнутри. Но прежде бросил на чей попало кухонный стол предметы туалета, позорные в рассуждении дизайна, и самою веревку – не вешаться же на ней.

Лишь только Даня рухнул затылком на слежавшуюся подушку, Морфей узнал его, стал шевелить тонкие потрескивающие волосы. Приснилось, как над эллинским над теплым-тесным морем среди дня теснятся облака. Под утро, умчавшись на нереальной скорости с загибающимся потоком воздуха, они уж теснились где-то над Южными Курилами, бесконечно прекрасны собой. Европа окликала Азию звучными голосами богов. Стихии, взяв в коробочку Данину жизнь, несли ее в открытое море – утащили и бросили там. Ветер стих, перелетев через протяженный материк. Посейдон, который и в Африке Посейдон, напустил туману. Сова не хотела прошуметь крылами к берегу, где Даню никто не ждал. А ежели б появилась, чтоб хотя б пролететь над ним, даже с точностью до наоборот – от берега, он все равно не услышит, слишком слаб в нем голос крови и рода. Тут в девятом сне как дьявол встал девятый вал. Накрыл Даню с головой, и он проснулся в холодном поту. За дверью слышалось тихое шарканье тапочек, тех неизбывных клетчатых больничных тапочек, что носятся по пятнадцать лет кряду, с картонной стелькой, размокающей при стирке. Дане слишком неуютно было после таких сновидений, чтоб чураться общества людей, каких угодно. Неверной рукой он ткнул ключ в дверную скважину и там три раза повернул. Через полминуты наконец-то узнал имена соседок Зои Савелкиной. Заодно услыхал, что сама она по отцу происходит из малого народа Дальнего Востока, вовсе не от ближних лопарей. Сон в руку. А фамилия? Должно быть, материна.

Очень скоро явился завтрак – яичница, остатки винегрета. Пока обласканный Даня жадно ел, ему пересказывали всю историю Зоинькиного преображенья и бегства. В этой сказке чемодан с оторванной ручкой, пылившийся в передней, обращался в мерседес, а водопроводчик Юра становился преуспевающим бизнесменом. Было ясно, что его, Даню, считают потерпевшей стороной. Это заблужденье Даниных собеседниц прямо сейчас давало ему некоторые выгоды, а в будущем сулило еще большие. Женщин было всего три, и Даня сдался на сладкий голос их любви. Вскоре три грации – Алла, Людмила и Серафима – уж перебирали в шкафу пеплосы и кимоно, надевали за дверью, потом робко прохаживались по комнате. Порода в них была хороша – при всем желании не скажешь, что им шло как корове седло. Внучки генералов и сенаторов омочили дорогими духами испорченные артритом пальцы, перемывшие в холодной воде тонны картошки, удивленно нюхали свои тонкие персты. Красивый, но грустный спектакль – три непризнанные актрисы, один невнимательный зритель. Как, неужто там, в Питере, еще что-то осталось? вроде бы чистили, чистили. Значит, осталось. Искривленные стебли травы вылезли из-под камня.

Весна наступала по всему фронту. Телевиденье то и дело предупреждало: на лед водоемов ни ногой. Каких-то двоих уж унесло, бездонное небо разверзлось над их хмельными головами, и южный ветер пел в ушах.