Город с названьем Ковров-Самолетов

Объявился Каминский проездом после вояжа на Кипр. Успел там купить для своей богини какую-то недвижимость, однако, из осторожности, на собственное имя. Он был прав в такой осмотрительности – к моменту его приезда питерский особняк еще числился за Зоей Савелкиной, а павловский самопереоформился на имя Лидии Павловны Осельцевой. Каминский стал было по сотовому советоваться с умными людьми, сидя среди поникших пионов. Умные люди сказали: «Иосиф, оставь попеченье. Ты еще разве не понял? Твою Киприду можно глубокой ночью бросить на улице – поутру она проснется во дворце. Этот финт можно проделывать многократно. Ни одна из ее фавориток без крова не останется, даже очень неплохого». Каминский принял сказанное к сведению и отбыл по делам в Тюмень.

Покинутая тремя дамами неубранная квартира глазами немытых окон глядела в призрачный двор. В квартиру проникли воры, и им был голос: о воры! идите честно работать в загородный бордель. Воры не стали слушать, воры искали сокровищ – у них уж была привычка к подобного рода делам. Перерыли три комнаты, после явились к Зое, и здесь их настиг Афродиты неотвратимый гнев. Они обратились оба в мраморные изваянья, и так недвижно стояли по захламленным углам. Не лучше ли было в Павловске, танцуя, тереть паркеты, чистить тазы для варенья и подстригать газон? Вселился муж Лидии – Игорь, он пиджаки и шляпы на хладные манекены повесил в первый же день. Но дня через три просох и задал вопрос – где Лидия? они ничего не сказали, да и сказать не могли. Тогда стены ванной разверзлись, и Афродита явилась, точно живая реклама пеномоющих средств. Она промолвила: «Игорь! ты уж теперь не Игорь… забудь свое имя, Игорь… зовись теперь Менелай».

Когда Менелай приплыл под стены проклятой Трои, в саду отцвели пионы и зацветал жасмин. Долго хулил Афродиту возле чугунной ограды, но молодой садовник в парк его не впустил. Спал Менелай на упругих кустах, подстриженных Даней, пил принесенное Даней разбавленное вино. Дули все те же южные исступленные ветры, и Афродита с клумбы гневный метала взгляд. Позже его допустили в дом натирать паркеты. Гейша играла на флейте, грустно и хорошо. Он прекратил богохульствовать и не спросил о Лидии – ветер унес о ней память к финским немым валунам.

Прослышав о махинациях с документами на павловский особняк, приехал Егор – рвал и метал. Для равновесья позвал с собой Антона и Бориса. Десант бизнесменов с охраной имел целью вывести на чистую воду реставрационную фирму, что изобрела неслыханный доселе способ переоформленья недвижимости. Кортеж, гудя, въехал во двор. «Ба, знакомые все лица», – мрачно буркнул Егор отпрянувшему от тачки Дане (в школе у трудолюбивого Егора по литературе была пятерка). Вышли, оставив охрану в машинах. С солнечной стороны ветер вдувал занавески в открытые двери балконов. Из нависших ящиков с цветами капала после поливки вода. Сестры Переляевы выглянули – кого там бог дает? – но почли за лучшее спрятаться, не от Егора, а от Антона с Борисом. Удалились на кухню, которая сама была надежно запрятана на задах. Здесь в окна ломился прохладный белый жасмин. Надели белые фартучки и чепцы, под коими скрыли основную улику – теперь уж и без краски золотые кудри. Сделались вдруг похожи сразу на двух шоколадниц Лиотара. Принялись учить молодую кухарку Мадину готовить блинчики с вареньем, любимые всемогущей Лидией. Мадина дерзила с акцентом, уклоняясь от наставлений. Наконец заявила, что не хочет быть прислугой, но желает стать девушкой по вызову. Юленька Переляева схватилась за свою красивую головку, говоря: «Фи, Мадина! надо же кому-то и у плиты стоять! смотри, Афродита тебя накажет за такие речи». В подтвержденье Юленькиных слов у Мадины тут же вздулся ячмень на глазу. Она гордо зыркнула одним здоровым глазом из-под неприбранных черных прядей, продолжая с демонической силой мешать тесто и шепотом противопоставляя Аллаха всем языческим богам, вместе взятым. Катенька той порой искала в шкафу клубничное варенье – Лидия так заказывала – нашла и успокоилась.