Город с названьем Ковров-Самолетов

Затишье было недолгим. Однажды в большой гостиной дома на Морской воздвиглась Венера Родосская, а в вестибюле послышались знакомые голоса. Толик таскал плетеные корзины Киприды, средь коих затесалась клетчатая сумка Мадины. Одиссея не было видно – его оставили сторожить обе виллы. Зоя Савелкина и Леонид с Даней сами внесли свои легкие пожитки. Благосклонно настроенная Киприда возлегла на кушетку в позе мадам Рекамье, так что к вечеру и посетителей, и денег было хоть пруд пруди. Не протолкнуться, все мобильники в состоянье крайнего возбужденья. Зоинька с Леонидом поехали ночевать на свою квартиру в сопровожденье увязавшегося Толика. Их встретил Игорь Пападакис, или Менелай Заверяев, или как вам больше нравится. В любом случае он был пьян. Облапив обгорелую мраморную флейтистку, не дал уложить себя в постель, но долго и сбивчиво толковал с Толиком. Зоя с Леонидом конца беседы не дождались, и напрасно, а то узнали бы, что Прохоров стал человеком-мишенью. Быть или не быть, мстить или не мстить – не обсуждалось. Вопрос был в том, как и когда. Через пару дней против Прохорова составился блок из двоих алкашей и двоих домовых. Васильевский сухопутный домовой, принадлежащий к семье Прохоровых, вступил в тайную организацию за компанию, по пьяному делу и слабости характера. Против Прохорова-нынешнего он имел один лишь зуб: зачем разбазаривает наследное. Потому крутился и двурушничал, поспевая на два фронта, и нашим и вашим. Зато протестантский домовой, что приплыл на шхуне (ему давным-давно стукнуло полтораста) оказался отчаянным малым и вдобавок оголтелым моралистом. Тут Толику с Менелаем подфартило, так что каша заварилась.

Постепенно выяснилось, что дееспособность Толика весьма ограниченная. Менелай же, по натуре мягкий, душегубства сторонился. Ему трудно было пристукнуть молотком живого, пахнущего тиною сома. Бывало, Лидия засовывала скользкую, рвущуюся из рук рыбину, свернувши ее кольцом, в тесную морозилку советского холодильника. Пусть, дескать, «заснет». После Менелай, тогда еще Игорь, с трудом и сердечным сокрушеньем отрезал мерзлую голову. Лидия варила из нее суп – как давно это было. Ничего, кроме уже освоенной тактики поджога, господин Пападакис предложить не мог. Православный домовой – это не оговорка, шерстистый «домоправитель с Васильевского» носил здоровенный крест и откликался на имя Антип – он был против любого вандализма в отношении недвижимости. Питер же – так звали старого шкипера – напротив, рвался в бой. Потребовал было шлюпку к подъезду, потом удовлетворился обычным транспортом питерских домовых. Вылез через каминную трубу и на половичке, как на ковре-самолете, пустился посмотреть все на месте. Вернувшись, посчитал что-то на пальцах и начал запасать керосин.

Будучи не в силах сдержать натиск экстремистов, Антип разбрасывал по всей поднадзорной и находящейся в опасности территории малограмотные записки с предупрежденьем: вас придут жеч. Прохоров подбирал, бранил Лидию, что с утра не мела. Когда захлопал крыльями красный петух, Прохорова в доме не случилось Лидия сама была не промах, да на беду увеялась к соседке – злоумышленники подгадали и подгадили. На высоте оказалась васильевская пожарная часть. Лидия прибежала – почитай уж потушили, и урону было мало. На Лидииных глазах выходила из дома в неопаленной душегрейке статная, прекрасная лицом женщина. Прошла по улице, не качнув плечом, ровно несла на коромысле грехи хозяев, не взвешивая и не судя. Пропала в отлетающем облаке пара – держательница мира. Мокрая, из пожарного рукава облитая Лидия сидела у растопленного камина на Морской. Антип плакал на рундуке в плечо Питеру. Менелай, после очередного отмщенья становившийся Игорем – до очередного позора, пил с Толиком в Зойкиной квартире. Зойка готовила какую-то неудобоваримую еду, ожидая Леонида. Его только что взяли на работу в Эрмитаж, по совокупности оксфордского диплома и ходатайств двух крупнейших питерских антикваров – Антона Балдина с Борисом Острогиным, вышедших из тени. Следователь, назначенный по делу о поджоге, хотел было вызвать повесткой сильно пахнущего керосином домового Питера, но Иосиф Каминский отсоветовал. За спиной «шкипера» благополучно укрылись питухи, подпустившие петуха. Прохоров затеялся престраивать слегка обгоревший дом, посмотрел в документы – те успели передедаться на имя Антипа Иваныча Домовитого. Удивительное дело, но право Менелая на мщенье свято признавалось читателями Гомера. За дом на Морской почему-то не опасались, он попал в руки владелицы иным путем, нежели все погоревшие. Или просто по беспечности, возведенной в абсолют.