Город Солнца

Последний раз, когда я слыхал байку, подобную той, что предложил мне Слуга, это был призыв от имени возрождавшихся неохристиан, высказанный мальчишкой, которого звали Питер, и который был моим сыном. Как только прозвучал призыв, мы потеряли друг друга. За ним последовал спор, так же легко и естественно, как ночь следует за днем. Теперь мы с ним были совершенно чужими друг другу. Это произошло почти за одну ночь. Единственным путем избежать даже такого сравнительно крошечного несчастья, как это, была бы полная капитуляция с моей стороны. Я оказался неспособным на это. Я был не способен отказаться от своего мира и принять веру в качестве замены здравого смысла. Гораздо меньше я был способен капитулировать перед тем, о чем просил меня Слуга в своем миссионерском запале во имя Самого. Не было никакого способа, никакого вообще, чтобы я согласился подвергнуть свой разум риску, позволив ему раствориться в некой объединенной массе.

А если так, то каков был шанс избежать катастрофы?

— Они, очевидно, продолжали сохранять надежду. Стрела не была пущена. Другая спасла мне жизнь. Я был волен вернуться на корабль, неся с собой и плохие новости и настоятельный призыв. Но это у верующих надежда всегда умирает последней. Поскольку они считают себя правыми, и в глубине души они верят, что и все остальные должны видеть их правоту. Упорный отказ разделить их веру, в конце концов, начинает казаться им обычным упрямством, которое они готовы наказать… из самых чистых побуждений.

Я отчаянно пытался найти надежду, которая была бы под стать надежде Слуги.

Но я, несчастный сомневающийся, не мог найти ее.

Просто казалось, что ее нет.

Я вернулся на «Дедал» поздно вечером, сразу с наступлением темноты. Я стянул в шлюзе свой порванный костюм и с готовностью подвергся полной — и довольно неприятной — процедуре обеззараживания. Затем одел новый костюм. Я был уверен, что он не был необходим, но ради того, чтобы не пренебречь даже малейшим шансом, а также для спокойствия остальных это казалось наиболее правильным.

Меня ждал не совсем комитет по встрече. В главном отсеке находились только трое — Натан и Мариэль, которые сидели перед стопками бумаг, и Пит Ролвин, который потягивал кофе. Однако, они прекратили свои дела, когда я вошел внутрь.

— Привет, Алекс, — сказал Натан. — Путешествие прошло нормально?

— Нет, — сказал я.

— Нашел что-нибудь на корабле?

— Ничего. — Я сел.

— Что случилось с твоей ногой? — Спросила Мариэль.

— Я свалился со своей лошадки… прямо на рог. Но это ерунда. Только пощипало немного во время обеззараживания.

Ее глаза заглянули в мои, пронизывая насквозь. Она отодвинула свои бумаги в сторону.

— Я позову остальных, — сказала она.

Ее тон сказал Натану, что сейчас было не время слушать в пол-уха. Он положил свою ручку и начал собирать бумаги в стопку.

— Дашь мне немного кофе, Пит? — Сказал я. — В тюбике. Мне нравится слишком сербать… Уж лучше я продавлю его сквозь фильтр.

Он протянул мне тюбик. Мариэль привела из лаборатории Конрада и Линду. Они выглядели так, словно долго и напряженно работали. Карен появилась со стороны отсека управления.

Я вкратце изложил им всю историю, не беспокоя особенными живописными подробностями. Главное внимание я уделил тому, что имело первостатейное значение. Выводы они могли с таким же успехом сделать сами. Это должны были быть те же выводы, которые пришли мне в голову утром. Я больше не был так уверен, что это были правильные выводы, но они были достаточно очевидными.

— Они были глупцами, полагая, что смогут скрыть это от нас, — сказал Натан, когда я закончил.

— Почему же, — ответил я. — Если бы не случайность…

— Мы бы и сами догадались, — сказал он уверенно. — Это было совершенно очевидно, все указывало на это. Если бы не естественная предубежденность в наших рассуждениях, мы бы все увидели в правильном свете. Этот барьер не мог продержаться двадцать дней.

— Я не вижу, чтобы это слишком меняло положение вещей, — сказала Мариэль. — Конечно, центральная проблема остается. Обладает ли паразит независимым сознанием? Активен ли он в групповом сознании или пассивен? Являются ли люди контролируемыми… управляемыми… манипулируемыми… или нет?

— Это может быть и остается центральным вопросом, — задумчиво сказал Конрад. — Но все может оказаться теперь более трудным. Я имею в виду не более трудно нам ответить, поскольку в любом случае у нас теперь несколько больше шансов найти ответ, но более трудно задать вопрос. Он может в значительной мере утратить свой смысл. Пока мы думали об отдельных человеческих разумах, похожих на наш собственный, было достаточно просто представить себе состояние свободы и состояние подчиненности внешней силе или управляющему сознанию. Мы воспринимали ситуацию применительно к себе — используя свой образ существования в качестве отправной точки.