Город солнца

Бер знал, что рассказ его звучит так, как будто он выступает свидетелем в суде или же дает показания под присягой, излагая голые факты, но по-другому он не мог.

– В тот день я пришел домой, не чувствуя особой усталости, и сел смотреть спортивные новости, – продолжил сыщик. – Там же, на диване, я и уснул. Проснулся от звука выстрела, и когда добежал до спальни, кровь была уже повсюду. – Фрэнк помолчал – воспоминания воткнулись ему в сердце, как ржавый нож. С горечью он продолжил: – Однажды я спрятал оружие не так тщательно, как всегда, – сейф был не заперт, и сын видел много раз, как я его открываю, и легко справился с этим. – Бер потянулся за стаканом. Оба заметили, как дрожит его рука, и сыщик поспешно убрал ее под стол. – Три недели он был в коме, а потом умер. Три проклятые недели.

Он задыхался, вспоминая ужасные картины.

– С этим все было бы быстро. – Он положил на стол руку, которая больше не дрожала. Под ней виднелся темный силуэт револьвера, «бульдога» сорок четвертого калибра. – Если придется применить его против кого-то или самого себя – исход только один. Это мой выход. Ну как, глупо? – Бер убрал револьвер. Текила кончилась. Он постучал пальцем по наручным часам «Омега-спидмастер» в корпусе из нержавеющей стали. – Вот он – итог моей семейной жизни. Жена подарила их мне на пятую годовщину свадьбы. Все, что у меня осталось. – Взгляд его стал совершенно безумным, он это чувствовал и понимал, что и Пол это видит.

– Эх, Фрэнк…

– Я здорово напился. – Сыщик встал из-за стола.

Ночь была непроглядной. Уличные фонари в городе либо разбиты, либо давно выключились, улицы темны и пустынны. Пол с Бером шли к отелю на автопилоте: сворачивали на одну улицу, смотрели, куда попали, возвращались назад и сворачивали на другую. На углу они наткнулись на проволочную изгородь, которая ограждала стоянку подержанных автомобилей. Они узнали это место. Неожиданно из темноты на ограду налетел ком черной шерсти с белыми оскаленными зубами. Из недр стоянки появились еще два желтоглазых сторожевых пса, которые издавали тихое горловое рычание и медленно двигались за Полом и Бером. Животные налетали на ограду в полуметре от них, останавливались и бросались опять. Пол инстинктивно отшатнулся, а Бер вдруг остановился и пошел на них. Он вцепился в ограду и зарычал, но его рык был ниже и страшнее, чем у собак. Его руки лежали на ограде, и собаки запросто могли покусать его, но вместо этого они испуганно шарахнулись назад. Собаки перебирали передними лапами и тихонько рычали. Тогда Бер залаял – душевнобольной человеко-мастиф. Пол встал рядом с ним и схватился за ограду. Он тоже начал лаять, но его лай больше напоминал взбесившуюся гиену. Собаки, ошалевшие от неожиданности и страха, заскулили и исчезли в темноте.

Оторвав побелевшие от напряжения пальцы от ограды, Бер захохотал. Затем к нему присоединился и Пол. Смех накатывал на них волнами. Они фыркали и подвывали, согнувшись и схватившись за животы. Постепенно мужчины успокоились и пошли к гостинице, где их ждал черный сон без сновидений.

Глава 33

Дон Рамон Понсетерра обедал один на веранде под черепичной крышей под аккомпанемент тихого журчания маленького фонтана и райское щебетание птиц. Креветки были отборные. Он неспешно отправлял вилкой в рот кусочки манго и печально смотрел на старческие пигментные пятна на своих руках. Осенью ему исполнится семьдесят. Его одногодки давно потолстели, полысели, ведя малоподвижный образ жизни, он же все еще был строен, подтянут, энергичен, с шапкой серебристых волос. И только эти проклятые пятна на руках, которые сливались в сплошной коричневый рисунок, похожий на брюшко речной форели, напоминали ему о возрасте. Их вид раздражал его, вызывал в воображении картины темных лабиринтов небытия, которое ожидает его, если немедленно не примет меры.

Как бизнесмен он завязывал бесчисленные знакомства с землевладельцами, торговцами, промышленниками, скотоводами, и все они считали Понсетерру таким же предпринимателем, как и они. И пока он не разменял пятый десяток, это полностью соответствовало действительности. Он был человеком обеспеченным, безупречно вежливым, всегда безукоризненно одетым. У него подрастали сын и дочери. Понсетерра владел землей, жертвовал церкви и спонсировал местные праздники-фиесты.

Но неожиданно для него самого с ним случилась перемена, наступило его «пробуждение». Оно совпало с его желанием перечитать классику. В трудах Сократа он наткнулся на концепцию «царя-философа». И хотя этот термин был не совсем приемлем для такого скромного человека, как он, дон Рамон осознал его истинность. Он сделал для себя вывод, что отдельно взятый человек может прожить жизнь в соответствии с заповедями высшего порядка, даже если все остальное вырождающееся общество не в состоянии их постичь. И вот теперь мало кто из окружающих знал или хотя бы догадывался о том, как ему удалось столь хорошо сохраниться. Эта тайна направила его размышления к мыслям о рубайо.[30]