Город спит, просыпается магия

Окна съёмной квартиры выходили на холмы. Где-то там, в размытой акварели дождя, ветер трепал узкие листочки олив, жёлтые шарики алычи, сыпал горстями тёмные ягоды тутовника. Дождь затихал и медленно начинался снова. Делать ничего не хотелось. В соседней комнате храпела Маринка. Илья никогда не думал, что женщина может так храпеть. Женщина, тонкая, воздушная, венец творения и предмет мечтаний. Глупая вышла поездка. Матери хотелось «вывезти мальчика на море в Крым», а мальчику было всё равно. В пятнадцать лет многое всё равно, потому что разрыв между желаниями, возможностями и реальностью бесконечен и тёмен, как Марианская впадина. А потом мать не отпустили с работы, и выскочила, как прыщ на попе, Марианская Маринка – дальняя родственница, которая и присмотрит, и накормит, и вообще на море давно не была. Мать подёргалась и сдалась – потому что либо мальчик на море со взбалмошной тридцатипятилетней тёткой, либо вообще никак. Да оно и получилось никак. Идиллия продержалась полтора дня, а потом курортная жизнь накрыла отдыхайку с головой. В комнате поселились окурки и бутылки, Маринка приходила под утро и падала поперёк кровати, как есть – в кожаной куртёшке, мини-юбке и майке с надписью «HardRockCafе». Илья смотрел на это бесчувственное тело с грязными пятками, смятенно борясь с желанием и брезгливостью. Брезгливость побеждала.

Он ходил на рынок и готовил какую-то еду, читал книжки и смотрел в окно. Книжек в квартире оказалось аж два шкафа, а что ещё делать, он не знал. Плавал он плохо, а ходить обгорать на пляж – та ещё глупость. Да ещё Маринка.

Вчера потащила его в кафе на берегу. Шашлыки, чебуреки, домашнее вино. Нет, мальчику нельзя. И я не буду. Дайте кофе. Игра в «Сын? Племянник!» надоела им обоим, но в трезвом виде «мамаша» ещё держалась. Илья смотрел по сторонам, на мужчин и женщин за столиками – о чём они говорят? Зачем нужны друг другу? Почему они здесь, а не… ну, я не знаю, не в Сыктывкаре своём? Могли бы и там поговорить. Откуда вообще появляются эти мужчины и женщины? Ему всё казалось, что есть какой-то квантовый скачок, барьер, когда дети, подростки – чпок! – становятся взрослыми, совсем непохожими на себя прежних.

Принесли кофе в белых чашечках и большой изнемогающий от жара чебурек с сыром и помидорами. Илья глядел на него, свесившегося с краёв тарелки, и не знал, с какого бока взяться за этого распластанного зверя. В динамиках под потолком играл старый рок; Маринка пила свой кофе и тоскливо смотрела в тёмные шумные волны. Всё было нелепо и бессмысленно. А потом… Он сначала и не понял, не разобрал вступления следующей песни, уж больно хорошо лёг пронзительный гитарный перебор на шум прибоя. Только заметил, как Маринка окаменела лицом, как отставила рука задрожавшую чашку. «Саммертайм… – протянул надтреснутый женский голос, – тайм, тайм…» Его пробило. Это случалось редко, но случалось. Один миг – и пространство меняется, как по щелчку. Словно попадаешь в капсулу, а всё остальное – люди, дома, предметы – всё оказывается там, во вне, не с тобой, а как бы само по себе… и тебя нет. Нет совсем. Изнутри подкатила знакомая волна, и он поплыл, не зная, где он сейчас и кто он – мокрая галька на берегу, мошка, толкающаяся в разбитый фонарь, размытая капля кофе на столе, чей-то взгляд, дыхание, тень… Гитара звенела и голос поверх неё растекался, плакал, кричал, упрашивал «бейби, бейби, бейби… но край… но но но но но но но но но дон ю край…» Наваждение задрожало и распалось, порванное надрывной тоской. Только сердце ещё стучало в ритме ударных. Маринка плакала. Он сидел, не зная, что с этим делать. Музыка стихла, снова потянулись негромкие разговоры, смех, звяканье посуды на кухне. Маринка подобрала салфетку, неловко высморкалась, и он выдохнул.

– Кто это был? Чья песня, в смысле?

– Дженис Джоплин. – Маринка прикрыла глаза. – Слушай, уйди, а? Прямщас. Как человека тебя прошу, уйди.

Он встал.

– Хорошо. Так я домой?

– Спасибо. – Она подняла взгляд и нервно улыбнулась. – Давай. Не волнуйся, всё будет тип-топ.

И он ушёл знакомой дорогой между спящих домов. Музыка ещё вилась в голове, ветер в деревьях шептал бейби, бейби, бейби, и басы отдавались в шагах, и фонари качались но но но но но… Подъездная дверь жалобно скрипнула её голосом, он поднялся на этаж и нырнул в гулкую пустоту квартиры – словно плыл в потоке, в ритме ставил чашку, чистил зубы, выключал свет. И во сне плыл, плыл, как оторвавшийся мятый листок, словно тянула его куда-то грязная река вместе с другими листьями, камешками, цветами и прочим, прочим, прочим… Утро пришло в сон шорохом дождя, звоном капель-тарелочек по карнизу, басами проехавшей за окном машины, вздохом-шуршанием ветра. Песня всплыла и закружилась внутри – и снова, и снова, и снова…

Ближе к вечеру проснулась Маринка. Не глядя на него, прошмыгнула в ванную. Илья ставил чайник, когда в дверь позвонили. Он открыл дверь – на пороге стоял высокий мужик в чёрной майке и драных джинсах. На тёмных с проседью волосах, собранных в хвост, блестели капли дождя. Мужик радостно улыбнулся.