Город туманов

Еще есть там оплетенная ветвями грабов аллея. Прогулка по такой аллее — настоящее приключение для наделенного фантазией человека. Сделаешь несколько шагов по аллее и понимаешь, что лучше было бы сюда не ходить. И дело вовсе не в воздухе, который ты вдыхаешь, а в тишине… в почти осязаемом молчании деревьев. И ты думаешь: неужели единственным выходом отсюда является то круглое и далекое крохотное отверстие, которое маячит где-то впереди? Но ты ведь не сумеешь протиснуться сквозь него! Надо повернуть назад… но слишком поздно! Просторный портал, через который ты вошел в аллею, превратился в маленькую круглую дырочку.

Господин Натаниэль Шантеклер, нынешний глава семьи, обладал типично доримарской внешностью: полный, румяный, рыжеволосый, со светло-коричневыми глазами, в которых играли еще непроизнесенные шутки, как форель в горном ручейке.

В духовной сфере он также походил на типичного доримарита; впрочем, классифицировать души своих соседей небезопасно: в конечном итоге всегда останешься в дураках. Любую встречу с любым другом нужно воспринимать как сеанс, когда друг невольно позирует перед тобой для портрета… портрета, который, впрочем, может остаться незаконченным даже после его или вашей смерти. И хотя занятие это считается увлекательным, художники к концу жизни превращаются в пессимистов. Ведь сколь симпатичным и веселым ни было бы лицо, сколь богатым ни казался бы фон первого примитивного наброска, тем не менее с каждым новым прикосновением кисти, с каждым крохотным пересмотром «ценностей», с каждым изменением светотени обращенные к вам глаза все более смущают вас. И в итоге оказывается, что вы в ужасе разглядываете собственное лицо — как в зеркале при свете свечи в наполненном тишиной доме.

Все, кто знал господина Натаниэля, не только удивились бы, но и ушам своим не поверили бы, скажи им, что он не принадлежит к числу счастливых людей. Тем не менее дело обстояло именно так. Жизнь его временами отравлял какой-то непонятный страх, он то усиливался, то утихал, но никогда не проходил полностью…

Натаниэль знал точную дату рождения этого страха. Однажды вечером, многие годы назад, он, совсем еще юный, и его друзья задумали одеться призраками своих предков и попугать слуг. В реквизите не было недостатка, поскольку чердак дома Шантеклеров был наполнен наследием прошлого: причудливыми деревянными масками, старинным оружием и музыкальными инструментами, а также старыми костюмами — трагическими жреческими одеяниями. Там пылились целые сундуки, набитые шелковыми тканями, с вышитыми или нарисованными на них любопытными сценками. Кто же не удивлялся и не пытался понять, в каких таинственных лесах наши предки находили модели для зверей и птиц, вышитых на их гобеленах, и на какой планете разыгрывались те сценки, которые были изображены на ткани? Кто знает, что именно некогда спрятали под стежками пальцы, вышивавшие их и теперь давно уже мертвые… можно только представить насмешливую улыбку, которой эти лукавые обманщики собственного потомства сопровождали свою работу. Действительно, слова февраль, соколиная охота или жатва хотят заставить нас поверить в то, что они всего лишь иллюстрируют занятия, присущие различным месяцам или временам года. Однако нас не проведешь. Эти занятия не присущи смертному человеку. И какого рода люди населяли землю четыре или пять столетий назад, какими странными познаниями они обладали, какие зловещие дела вершили, этого мы не узнаем. Наши предки надежно хранят свои тайны.

Среди старинных вещей в доме Шантеклеров не было недостатка и в тех утонченных и умудренных игрушках — веерах, фарфоровых чашках, гравированных печатках, — которые после смерти игравшей с ними цивилизации сделались жалкими и молящими — как веселые мелодии, неизбежно становящиеся жалобными после того, как превращается в пыль впервые пропевшее их поколение. Впрочем, всякий мог ощутить, что игрушки эти никогда не были по-настоящему фривольными — и в цвете их, и в очертаниях проступала некая любопытная серьезность. К тому же изображения на этих эфемерных предметах нередко имели особую мораль, потому что намекали на афоризм или загадку. Скажем, на веере, разрисованном одуванчиками и фиалками, было написано: «Почему меланхолия подобна меду? Потому что она сладка, и ее приносят цветы».

Эти пустяки явно принадлежали к периоду более позднему, чем маски и костюмы. И все же и они весьма далеко отстояли от жизни современных доримаритов.

Итак, когда они набелили лица мукой и нарядились самым фантастическим образом, Натаниэль схватил один из старых музыкальных инструментов, некое подобие лютни с резной петушиной головой, и, воскликнув:

— Посмотрим, можно ли выжать из старушонки какой-нибудь звук! — грубо тронул отсыревшие струны.

Вся компания услышала только одну ноту, настолько протяжную, леденящую кровь и завораживающую, что на несколько секунд молодые люди застыли, словно окаменев.