Город у моря

Над шаржами, подле которых сразу же стали собираться зрители, через всю стену тянулись броские надписи: «Долой чарльстоны и фокстроты!», «Выгоним навсегда из нашего быта буржуазную культуру!», «За разумный и веселый отдых нашей заводской молодежи!»

Здесь же юнсекция клуба металлистов рассказывала гостям, в какие кружки они могут записаться. Был среди них и кружок сольного народного танца. Юнсекция извещала, что на днях открывается школа для желающих обучиться бесплатно таким танцам, как вальс, краковяк, мазурка, венгерка и полька.

Педагоги из вечернего рабочего университета воспользовались нашим вечером и развесили в фойе условия приема. «Каждый рабочий может стать инженером!» – было написано на плакате.

Пока публика прогуливалась в фойе, я вышел на улицу, чтобы подышать свежим воздухом. И здесь, у входа в клуб, увидел Лику. Протягивая мне руку, она сказала:

– Здравствуйте, лейтенант! Спасибо за приглашение.

– Здравствуйте, – сказал я, делая вид, что не замечаю ее укола. – Вам понравилось?

– Необычно. И смешно. Такого до сих пор в клубе не было. Вы домой? – Она посмотрела на меня из-под своих густых ресниц, высокая, красивая, и, словно боясь, что я скажу «нет», добавила: – Проводите меня. Мой спутник обиделся и сбежал.

– Я видел.

– Злорадствуете? Жестоко немного. Думаете, он с большой охотой на Генуэзскую ходил? В клубе скучно, вот все туда и зачастили. Так вы меня проводите?

Глянул я на Анжелику, увидел в ее больших, чуть раскосых глазах просьбу, и жаль мне стало обидеть ее грубым словом. Я пошел вместе с нею.

– Что значит «скучно», Лика? Смешно это. Маленький ваш Зюзя, что ли? Няню ему надо, чтобы развлекала? Вы думаете, хотя бы одну книжку в год он прочитывает?..

– Не читает, – сказала Лика и рассмеялась. – Тут я пас! Я молчу.

– Вот видите! – бросил я раздраженно. – Чудаку, который не хочет думать и мозги свои переместил в ноги, всюду будет скучно.

– А скажите, Василь, почему вы меня пощадили в «Чарльстониаде»? Я все ждала, что увижу себя в этом паноптикуме пошляков.

– Мы хотели… мы думали… – пробубнил я, не зная, как мне отвертеться от прямого ответа, и наконец бухнул: – Мы хотели в первую очередь повлиять на заводских.

– Скажите проще – что меня уже нечего «воспитывать». Верно? – И Лика посмотрела на меня в упор так пристально, что я смутился.

– Я этого не сказал, – буркнул я и подумал про себя: «Опять она переводит разговор на личные темы».

– Вы хороший, славный парень, Василь, и чего там греха таить – симпатичный, но иногда вам не хватает шлифовки и широкого кругозора. По-вашему, весь мир должен складываться только из рабочих и никому иному больше места под солнцем нет. Но так же жизнь станет серой и неинтересной. А что, если часть людей будет музыкантами, артистами, художниками, теми, кого вы так презрительно зовете «интеллигенты»? Что в этом плохого? Должен кто-нибудь украшать жизнь?

Меня взбесил этот поучительный тон Анжелики и ее высокомерный взгляд. Понимая, что надо сопротивляться и во что бы то ни стало отстоять свои позиции, я отрезал:

– Прежде всего надо новую жизнь построить, а уж потом ее украшать!

– Но одно другому не мешает, Василь, – мягко сказала Лика, – и я не понимаю, почему вы снова ершитесь?..

…Мы шли пустынной улицей к морю, и я досадливо думал, что намеревался провести вечер совсем иначе. И хотя рядом со мною шагала девушка, которую по всем правилам приличия следовало развлекать, я упрямо молчал.

Думалось совсем о другом. Еще не остыл азарт тех дней, когда мы сообща, веселой молодежной артелью, с помощью заводских стариков мастерили жатки для Никиты Коломейца и очистили часть цеха, где была обнаружена мина.

А сколько еще труда впереди! Флегонтов рассказывал, как участвует в борьбе за повышение производительности труда комсомолия Ленинграда. Хотелось и у себя применить ее опыт. Заведем для всего цеха щит «Потерянные минуты» и будем отмечать на нем каждую минуту вынужденного простоя, а Коля Закаблук станет подсчитывать, во что обходятся эти потери… Деревья между цехами посадим, клумбы разобьем… Много дел ждет нас!

Словно угадывая мои мысли, Анжелика сказала тихо:

– Я вам надоела?

– Нет, зачем… – очнулся я.

– Скажите, почему вы меня сторонитесь?

– Мы с вами разно смотрим на жизнь, – сказал я прямо.

– Я охотно это признаю, но признайте и вы, что нельзя рассматривать человека только в одном измерении.

– Как так?

– А вот так, как вы смотрите хотя бы на меня. Думаете небось: пустая, взбалмошная девчонка, которой очень хорошо живется под крылышком у своего папы! – В словах Анжелики послышалась горечь.

– А как же думать иначе, послушайте, Лика? Раз вы сами…

Но она не дала мне договорить.