Город у моря

– Ладно, ладно! Смейтесь, если вам так весело! – буркнул Саша обиженно. – А я вот пойду куда надо и заявлю.

– Ну, довольно тебе, Сашок, нам головы морочить, – мягко сказал я. – Показывай лучше, что на ужин куплено.

– Вот брынза, – совершенно покорно сказал Саша и развернул пергаментную бумагу, в которой лежал кусок брынзы в добрый фунт весом.

– И это все? – возмутился Маремуха.

– Нет, зачем. Вот еще рыбки купил… Не тронь, это редиска. Рыбка вот тут. – Сашка развернул маслянистую бумагу. – Глядите, какая рыбка маленькая! – И он выволок из старой газеты три нитки, унизанные мелкими копчеными рыбешками. Рыбки лоснились от жира и были пузатенькие. – Тюлька называется! – гордо заявил Бобырь и, как ожерелье, поднял на руки низки с рыбешками.

– Ты бы еще поменьше купил! – буркнул недовольно Петро. – Самая мелкота. Кто же ее чистить будет?

– Для чего чистить? – удивился Саша. – Не надо чистить. Так целиком ее едят. Гляди, мне в лавке показали…

Наш каптенармус сорвал с нитки пару истекающих жиром рыбешек и послал их в рот. Пожевав немного, Саша, как фокусник, сперва раскрыл рот, а потом смело, с головами и кожурой, проглотил тюльки.

– Еще аппендицитом, чего доброго, заболеешь! – сказал Петро. Больше всех болезней Маремуха почему-то боялся именно аппендицита. Даже косточку от вишни и то боялся проглотить.

Но наглядный пример Бобыря заставил Петруся позабыть об угрожающей ему болезни. Он осторожно отщипнул с бечевочки одну рыбешку и принялся жевать ее.

– Вкусная… – протянул Маремуха. – И костей совсем не чувствуется. Камса это?

– Не камса, а тюлька! – солидно поправил Бобырь.

– «Тюлька, тюлька»! – передразнил я Сашу. – А ты бузы не принес случайно?

– Бутылки не было, – принимая мои слова всерьез, сказал Саша. – А хочешь бузы, после ужина можно сходить. Тут, за углом, в киоске продается.

– Послушай, Петрусь, – скомандовал я, – скачи-ка вниз, принеси кипятку и миску от хозяйки. Надо брынзу парить.

Пока мы расправлялись с тюлькой, мраморная брынза, отдав кипятку часть соли и горечи и пустив жирные круги, сделалась мягкой и очень приятной на вкус. Мы резали ее охотничьим ножом и ели, запивая чаем, в котором плавали распустившиеся чаинки.

Поужинав, мы отнесли вниз посуду и долго мылись во дворе, прямо у колодца. А потом, освеженные, сытые, поднялись в свой мезонин и улеглись на высоких матрацах.

Окно осталось открытым. На дворе уже потемнело. Сквозь лохмотья проплывающих туч изредка проглядывал молодой месяц. Как только тучи освобождали месяц, в комнате становилось светлее.

– Но вы слышите, хлопцы, как тут тихо? – сказал, нарушая молчание, Петрусь. – Ни выстрелов, ни свистков. Что значит граница далеко! На весь город небось два милиционера, да и те спят…

Агния Трофимовна звенела внизу посудой. У нее на кухне шипел примус. Вероятно, она с вечера собирала для нас завтрак.

– А мы дураки! – снова заговорил Петро. – Как поступали в фабзавуч, надо было по одной специальности идти. Гуртом бы теперь в одном цехе работали. Все веселее. А так – разбредемся кто куда…

И опять никто из нас Маремухе не ответил. Я понял, что и Бобырь, прикидывающийся храбрецом, думает о том, как-то он будет работать завтра. На дворе делалось все темнее и темнее. Опять небо сплошь заволокло тучами, и месяц не проглядывал больше. Равномерный шум близких волн укачивал так, словно мы все еще ехали поездом…

ВОЗЛЕ МАШИНКИ

– Вот, Науменко, тебе новый напарник! – сказал сменный мастер Федорко, подводя меня к пожилому рабочему, который суетился в одиночку около двух формовочных машинок.

Рабочий обернулся. Ему было уже лет за пятьдесят. Высокий, седой, в груботканой холщовой рубашке с подрезанными до локтей рукавами, он удивленно посмотрел на Федорко.

– Покажи ему, что и как, – сказал мастер, кивая на меня. – За обучение запишем тебе по среднему.

– Да помилуйте, Алексей Григорьевич! Поставьте до кого другого! – попытался возразить старик.

Но сменный мастер, прерывая его, сразу замахал руками:

– Надо, Науменко! Ты старый формовщик и обязан смену учить.

С этими словами мастер скрылся за стеной пустых чугунных опок.

Мы остались одни. Науменко разглядывал меня недоверчиво. Особой радости у него на лице не появилось. По всему было видно, что ему куда сподручнее формовать одному, чем возиться с учеником да еще отвечать за его работу.

Когда мастер отошел далеко, мой учитель, нисколько не стесняясь, смачно плюнул себе под ноги и сказал работающим за барьерчиком напротив него двум формовщикам:

– Везет же мне, грешному: то пьянчужку посылают на исправление, то молокососов надо обучать!

Соседи засмеялись. Один из них, худой и высокий, коротко подстриженный под нуль, с выпирающими скулами смуглого лица, был похож на монгола. Другой, с острыми, колючими глазами, не переставая набивать опоку, сказал:

– И не говори, дядя Вася, партнеры у тебя на выбор!