Город у моря

– Оставь ты их, Володя, – вмешался неожиданно Лука. – Хлопцы молодые, в работу еще как следует не втянулись и еще в самом деле проспят. Нехай майнают домой! А ты, друг, – обращаясь уже ко мне одному, очень сердечно сказал Лука, – напарника своего особенно не бойся. Он ворчит, покрикивает, но в общем-то справедливый старик и гоняет тебя не зря. Все к лучшему… Злее будешь! Ну, до завтра!..

Мы расстались, и Володя, первый выйдя из палисадника на мостовую, запел:

На заводе том Сеню встретила,
Где кирпич образует проход…
Вот за эти-то за кирпичики
Полюбила я этот завод…

Шагах в тридцати от людного проспекта было пустынно и тихо, как в деревне глубокой ночью. Сладко потянуло маттиолой, и в кустах одного из садиков, у самой дороги, зачастил перепел.

– А твоя симпатия, Василь, знает, что ты у нас в фабзавуче в футбольной команде играл? – спросил не без ехидства Петро.

– О ком ты говоришь?

– Притворяйся! – И Маремуха весело хмыкнул. – Будто не знаешь, о ком?

– Как ее зовут, а, Василь? – спросил Саша.

– Я забыл.

– Он уже забыл, ты слышишь, Петрусь? – издевался Бобырь. – Тогда я тебе напомню, раз ты такой забудька: Ан-же-ли-ка! Запиши, пожалуйста, на память.

– Что это за имя такое: Ан-же-ли-ка? – наслаждаясь моим смущением, протянул по складам Маремуха. – Первый раз слышу. Очень странное имя. Наверное, заграничное.

– Деникинское имя, – поддакнул Бобырь. – Ты думаешь, случайно она нам «мерси» сказала?

– Так все буржуи говорят: «мерси» и «пардон», – согласился Маремуха.

А я шел опять молча, терпеливо выслушивая, как ребята прокатываются по моему адресу…

Далеко в море колыхались, огибая волнорез, белые топовые огни уходящего парохода «Феликс Дзержинский». Если бы я знал в ту ночь, кого он повез на своем борту в Ялту в кромешной тьме Азовского моря!.. Если бы я знал, то примчался бы заранее в порт и не стал тратить времени на пустые разговоры.

В ГОСТЯХ У ТУРУНДЫ

По мере того как я втягивался в заводскую жизнь, слово «подладитесь» страшило меня все меньше. Дни пролетали быстро, и всякий новый день приносил новости.

Сегодня, за несколько минут до обеденного перерыва, к моей машинке подошел Головацкий. Странно было видеть его среди пыли и шума литейной в хорошо сшитом костюме да еще при галстуке. На месте секретаря заводского комсомола я бы постеснялся показываться в цехе в подобном наряде. Люди работают физически, а он прогуливается таким чистехой! Но Головацкий вел себя как ни в чем не бывало, поздоровался за руку с Науменко, а Луке с Гладышевым поклонился.

– Своего подшефного проведать зашел, Толя? – спросил Лука.

– Как он – прижился у вас? Не теряется? – вопросом на вопрос ответил Головацкий и посмотрел на меня внимательными серыми глазами.

– Торопыга. Скоро дядю Васю обгонит! – бросил Лука и, схватив набитую опоку, помчался накрывать ею нижнюю половинку.

Обращаясь к Гладышеву и Науменко, Головацкий сказал:

– Я ему говорил: «Подладишься», – а он было приуныл, как узнал про машинную формовку. – И еще раз поглядев на меня, сказал доверительно: – Ты зайди ко мне, Манджура, в обед…

– Вы, я вижу, хорошо с Головацким знакомы? – спросил я Луку, как только секретарь скрылся за опоками.

– Это же наш воспитанник! Выходец из литейной. Мы его здесь и в партию принимали, как ленинский набор был, – сказал Лука, и я понял, что мой сосед – коммунист.

– Значит, Головацкий в литейной работал?

– Ну да! А чему удивляешься? На томильных печах! – бросил Турунда. – Он молодец, хорошие порядки там завел. До его прихода чумазей томильщиков на целом заводе никого не было. От той руды, которой они литье отжигают, ржавчина не только к робе, но и к волосам приставала. За версту можно было узнать, что парни из томилки идут. А сейчас – глянь: выходят после шабаша чистыми, как люди. А почему? Собрал Головацкий по поручению парткома комсомольцев на субботник, заложили сообща змеевики в тех печах, провели душ с горячей водой да устроили каждому рабочему шкафчики для грязной и чистой одежды. Сейчас, когда пошабашат, сразу под душ. Помоются горячей водицей, переоденутся во все чистое – и по домам, что интеллигенты какие. Любо-дорого! И не узнаешь, что они в тех печах литье разгружали…

Эти слова, услышанные от соседей, запали мне в душу. Я шел теперь к Головацкому в ОЗК с добрым чувством и никак не ожидал, что он встретит меня упреком.

– То, что ты подладился быстро и освоил тонкости машинной формовки, – хорошо и похвально, Манджура, но почему ты держишься особняком ото всей молодежи?

– Как «особняком»? – переспросил я, усаживаясь на скрипучий стул.

– Да очень просто! Половина ребят тебя попросту еще не знает: кто ты, что ты, чем дышишь. О беспартийных я уже не говорю. Даже комсомольцы и то не подозревают, что у тебя комсомольский билет в кармане. В прошлый раз ты мне здесь полных три короба наговорил о своей общественной работе в фабзавуче. Я было возрадовался: «Вот, думаю, огонь-парень на подмогу к нам пришел…»