Город у моря

В тот день, когда кончался мой испытательный срок, дядя Вася не вышел на работу. Мне и невдомек было, отчего он запаздывает. Почти все рабочие появились у своих машинок: одни пересеивали дополнительно песок, другие подогревали модели, третьи готовили место на плацу, разглаживая сухой песок, чтобы удобнее потом было ставить опоки. Неожиданно появился мастер Федорко и заявил:

– Дам тебе, Манджура, сегодня другого напарника. Твой Науменко отпросился на два дня за свой счет. Ему надо жену на операцию свезти в Мариуполь.

…А спустя несколько минут подле наших машинок появился… Кашкет. В руке он держал собственную набойку.

Разболтанной походочкой подошел Кашкет к машинке дяди Васи, попробовал рамку – нет ли шатания на штифтах, закурил. Поглядел я на эту картину и подумал: «Напарник! Лучше кота бродячего под мартеном поймать да к машинке приставить, и то вреда меньше будет…» Правда, после того ужасающего брака он сделался осторожнее, но все равно, хоть и суетился он больше всех, пыль в глаза пускал беготней и ненужными криками, мы его и Тиктора ежедневно обгоняли на добрых сорок опок.

Турунда увидел, какого я получил напарника, и замотал головой: не бери, мол! Отказывайся!

«Как же отказываться? Работай я здесь год-другой – иное дело. Мог бы артачиться, просить замену. А я – новичок. С другой стороны, мастер, может быть, нарочно отделяет Кашкета от Яшки?»

– Модель почему слабо нагрета? – важно спросил Кашкет.

– Беги за плитками и подогрей по своему вкусу.

– Ты моложе – ты и бегай! – прошамкал Кашкет.

– Как знаешь! – бросил я и, услышав звук рынды, объявляющей начало работы, принялся набивать песок в опоки.

Кашкет повертелся, повертелся и, схватив клещи, пошел за плитками.

К его возвращению у меня уже стояло два низа. Я и шишки поставил сам, и площадочку для новых опок приготовил. Кое-как мы набили десять опок. Тут Кашкет начал томиться. Пошел покурить к вагранке и застрял горновым байки рассказывать!.. Зло меня взяло. Накрыл последнюю опоку за напарника и побежал к вагранке.

– Послушай, когда же ты… – Я тронул за плечо Кашкета.

– В позапрошлом году то было, – сказал он, думая, что я заинтересовался его рассказом.

– Я спрашиваю, когда ты перестанешь болты болтать, а будешь опоки набивать? – бросил я ему в лицо.

– А я тебе разве мешаю? – ответил Кашкет спокойно и повернулся спиной, чтобы продолжать беседу.

– Да, мешаешь! – закричал я ему в ухо.

– Тебе мешаю?

– Не мне лично, а всему заводу. Рабочему классу. Всем! – уже окончательно разгорячившись, крикнул я.

Кашкет как-то сжался весь, трусливо швырнул в песок цигарку и сказал горновому:

– Приходи ко мне лучше, Архип. Там доскажу. А то видишь, какого мне подбросили бешеного… комсомолиста…

Я смолчал и пошел обратно к машинкам. Иду размашистыми шагами, чуя где-то позади дробный ход Кашкета, а сам думаю: «Неизвестно еще, кого кому подбросили, накипь махновская! Нужен ты очень!»

Кашкет, возвратившись, засуетился, затарахтел рычагом машинки и, надо отдать ему должное, каких-нибудь минут тридцать работал прытко. Лука с Артемом даже диву дались, откуда у этого клоуна появился такой темп. Не слышали они нашего разговора около вагранки. «Пусть, – решил было я сперва, – все это останется между нами!»

Но Кашкет придерживался другого мнения. Спустя некоторое время он опять прошепелявил:

– Интересуюсь: чем же именно я мешаю рабочему классу?

Не задумываясь, с ходу, как набойкой острой, я отрезал ему:

– Наших жаток миллионы крестьян ждут, а ты задерживаешь программу. Рабочий класс производительность труда повышает, а ты дурака валяешь. Видно, хочешь, чтобы не мы их, а они нас?..

– Я сам рабочий класс! Что ты плетешь? Какие «они»?

– Они – это белогвардейцы да капиталисты. Сволочь всякая, которой ты в девятнадцатом помогал!

– Я?! Помогал?! Да что ты, детка? Вот напраслина!

Он вдруг притих и сделался смирненький-смирненький. Даже за плитками стал бегать не в очередь. Следя за тем, как гонит он впритруску к далекому камельку, я даже подумал: а прав ли я? Все-таки Кашкет старше меня годами, в литейном давно, – не слишком ли я повышаю голос?

Будто угадывая мои сомнения, Турунда сказал мне:

– Так его, Василь! Правильную линию занял. А то, в самом деле, что ему здесь – шарашкина контора? До каких пор это можно терпеть?

– Давно бы его выкатить с ветерком. Жаль, у Федорко душа мягкая! – ввязался в разговор Гладышев. – Пора ставить вопрос резко. Сходи в обед к Федорко. Так, мол, и так, убрать надо этого проходимца и оставить тебя формовать одного, пока Науменко не возвратится.

Слова сочувствия старых рабочих меня очень тронули. Но все же я не решился последовать совету Гладышева. «Промучаюсь как-нибудь, – думал я, – эти два дня с Кашкетом, а потом снова вернется мой напарник, и все будет хорошо».

Довольно скоро мне пришлось пожалеть о своих колебаниях. Настала моя очередь бежать за плитками. Возвращаюсь – верх опять не набит, а Кашкет спокойненько беседует с горновым: