Город у моря

– …И прихожу я, понимаешь, оформляться к Тритузному, а он меня спрашивает: «Где вы, товарищ Ентута, последние пять лет работали? А почему у вас нет справок с последнего места службы?» А я ему палю: «Товарищ Тритузный! Я как испугался генерала Врангеля в двадцатом годе, так с тех пор не мог прийти в себя и целых пять лет не мог работать!» Зюзя прямо ахнул: «Пять лет?! Что это за нервное потрясение такое?..»

Тут к Кашкету подскочил с клещами Турунда.

– Тебе что, особое приглашение надо посылать, чтобы к машинке стал? – сказал Лука, принимая мою сторону.

– Простымши же плита была! – сказал Кашкет, делая невинное лицо.

– Мозги у тебя простыли, а не плита! – бросил Турунда в сердцах, пропуская моего напарника к машинке.

– А тебе что, некогда? Поезд в Ростов отходит? – огрызнулся Кашкет, принимаясь за работу.

– Да, некогда! – закричал Турунда, с силой вгоняя лопату в горячий еще песок. – И вся эта болтовня нам надоела. Лень тебе здесь – иди увольняйся, тягай волокушу…

– Так его, ледащего! Так его! – одобрительно крикнул Гладышев.

Чувствуя полное одиночество, Кашкет буркнул:

– Смотри какой строгий! – и принялся формовать.

Тяжело было мне разобраться в душе этого случайного моего напарника. То ли балагуром таким ленивым был он в юности, то ли и впрямь, если верить извозчику Володьке, в степь по-прежнему смотрел: не вынырнут ли из-за кургана махновские тачанки?

Неожиданно, нарушая молчание, Кашкет запел:

В понедельник, проснувшись с похмелья,
Стало пропитых денег мне жаль.
Стало жаль, что пропил в воскресенье
Память жинкину, черную шаль…

– Кашкет в своем репертуаре – заметил Гладышев.

– А что – чем не Шаляпин? – сказал Кашкет и приосанился, поправляя косынку.

– Низ уже набит, Шаляпин, а верхней опоки все еще не видно! – крикнул я.

Прыгая около машинки, он все еще не мог успокоиться:

– Даже песню про тебя народ сложил.

– Какую такую песню?

– А вот какую… – И шепелявым, пропитым голосом он запел:

Жил-был на Подоле гоп со смыком,
Он славился своим басистым криком…

Ты ведь с Подола?

– Плохо географию знаешь, – сказал я строго. – Подол – это околица Киева, а я лично родился в бывшей Подольской губернии.

Кашкет ничего не ответил. Он силился поспевать, превозмогая похмелье, суетился, но мне было ясно, что ту норму, какую обычно ставили мы с Науменко до перерыва, нам никак не выполнить.

Песок накануне был полит слишком обильно. Под низом он парил, как раскрытый навоз весной, и не годился в формовку. Надо было перемешать его с сухим песком.

По соседству высилась куча пересохшего и жирного песка. Я опрометью бросился туда и, чтобы не останавливать формовку, стал перебрасывать песок на нашу сторону.

– Тише ты, окаянный! – крикнул у меня над ухом Кашкет и схватил меня сзади под локти.

Но размаха моих рук ему уже было не сдержать. Острие лопаты врезалось в песок, встречая на своем пути неожиданную преграду. Что-то жестко хрустнуло в песке, будто лопата перерезала электрическую лампочку.

– Вот ирод! Кто тебя просил сюда нос совать! – завопил в отчаянии мой напарник.

Он опустился на корточки и принялся разрывать дрожащими руками песок.

– Да ты рехнулся, что ли? – спросил я, все еще ничего не понимая.

– Я те дам «рехнулся»! Такое устрою, что своих не узнаешь… Косушка была захована тут, а ты угодил в нее.

Кашкет поднял на ладони горсть мокрого песка. Он поднес его к носу и принялся жадно обнюхивать. Руки его дрожали. Резкий запах водки подтвердил мне, что в песке и на самом деле была зарыта бутылка.

– Пошли формовать! – позвал я.

– А чем я теперь опохмелюсь в обед?

– Давай освобождай рамки! Два низа набиты.

Мрачный, насупленный, он стал набивать. Но потеря косушки беспокоила, видно, его больше всего на свете.

– Как тебя угораздило на ту сторону залезть?

– А как тебя угораздило водку в цех тащить? Мочеморда.

– Ты, я погляжу, язва! Не зря твой земляк рассказывал, какой ты вредный парень.

– Это правда, я вреден для тех, кто Советское государство обманывает. Таким вредным был, есть и буду. А то, что Тиктору и тебе это не нравится, – мне наплевать. Я вам подпевать не буду. А если тебе не по душе порядки на советском заводе, убирайся вон отсюда, пока мы тебя сами не попросили.

…Кашкет и в самом деле с обеда ушел неведомо куда: то ли в амбулаторию – больничный лист просить, то ли по увольнительной. А вскоре Федорко, пробегая цехом, на ходу бросил мне:

– Я отпустил твоего напарника. Формуй сам. Турунда поможет тебе залить.

И вот после всех передряг с Кашкетом наступили блаженные часы. Набил пару низков, повтыкал туда стержни – перебегаешь к другой машинке и формуешь верхи.

Я был благодарен этим минутам еще и потому, что, когда мчался цехом от камельков, держа в клещах пылающие плитки, в мозгу блеснула счастливая мысль.