Город в конце времён

Эта же книга приступала к рассказу с самого начала — стоило лишь открыть обложку справа — затем переходила к середине и, наконец, заканчивалась возле левой обложки. Когда они разобрались с правилами транслитерации, то выяснилось, что язык не очень сильно отличается от их собственного, чему Джебрасси был немало удивлен — ведь столько времени прошло.

— Слушай, по идее повествование должно быть очень древним. Отчего же в нашей речи так много одинаковых слов?

— Но ведь в противном случае ее нельзя было бы прочесть, — резонно заметила Тиадба. — А кто-то хочет, чтобы нам это удалось… Или, что тоже вероятно, нас намеренно придерживают в развитии. Нам недостает естественности. — За неимением лучшего, здесь она использовала термин, означавший легкость, с которой дети привыкали к опекунам. — Давай попробуем прочитать вслух, что у нас получилось. Вряд ли это слишком сложно.

Однако у Джебрасси зародилось новое подозрение.

— Сангмер не принадлежал к нашему племени, — сказал он, подсыпая буквожукам смесь из сушеного парса с катлуповой сечкой. Поедая корм, жуки тихонько пели. Особи постарше, по-видимому, не очень-то жаловали парс, потому что, выбрав сухие зернышки, они сгребали их на край стола и спихивали вниз.

— Ну и что? — пожала плечами Тиадба. — Может, он был Высоканом.

— А эти новые слова… странные они какие-то. Ум за разум заходит. Вот это, например, что такое?

— Я думаю, это число. Только очень большое.

— Да? А что означает «световой год»?

— Ты читай, читай… Разберемся по ходу дела, — приказала она, игриво щелкнув его по уху.

Джебрасси принялся старательно читать вслух. Когда у него начинал заплетаться язык, вступала Тиадба. Так, на пару, они осилили некое «предисловие» (вводные страницы, предположили они) и приняли прочитанное за чистую правду, подобно невинным детенышам, едва покинувшим креш-ясли. Многое, очень многое было за гранью постижения… всего лишь звуки, поднимавшиеся со страниц, но звуки эти несли зловещий, и тем самым убедительный смысл, словно Джебрасси с Тиадбой обладали какими-то общими врожденными чертами, точками соприкосновения с Сангмером и теми, кого он описывал.

Мы вышли в гибельное странствие меж разбитых галактик в свихнувшемся корабле — умерли и воскресли, чтобы вновь возжаждать смерти, — мы вернулись к родному очагу путями ужаса, неся спасение Земле — и когда мы прибыли, то наш триумф стал нашим палачом, нашему безумию славословил круг обожателей, которых мы некогда считали смертельными врагами.

Сквозь тернии обрел я силу и малую толику свободы, — чтобы отдать их без остатка за любовь, час утраты которой еще поджидал меня. Таков исход моего путешествия в царство Шен, чьи обитатели отрицают свое происхождение от людей и не признают общности с народом пятиста галактик.

Я пишу эти строки ради одной цели: возродить энтузиазм Кальпы, которую почти не заботит то, что лежит за ее стенами; я надеюсь на повторное разрешение — пусть не поручение, так хотя бы соизволение — совершить последний поход, куда более краткий, куда более опасный, — поход, из которого никому из нас не суждено вернуться.

Джебрасси втянул воздух сквозь зубы.

— Вряд ли нас ждет счастливая повесть, — тихо пробормотал он.

— Боюсь, ты прав…

Юноша бережно отодвинул любопытствующего жука, который пытался залезть на раскрытую книгу, и вместе с Тиадбой, сплетя под столом пальцы, обратился к следующей странице.

Продолжение, как выяснилось, далось сложнее — буквожукам надоело, что их все время перетасовывают, и они перестали составлять полезные строчки.

В конечном итоге Джебрасси прикрыл веки и вскоре задремал. Убедившись, что он спит, Тиадба забежала вперед на толщину пальца. Ей казалось, что она способна чувствовать книгу — ее связи, ее форму, — так что теперь, предоставленная самой себе, она инстинктивно решила перескочить к страницам, которые могли бы — почти — ответить на ее вопросы.