Город в конце времен

– Смотря что вкладывать в это понятие, – ответил Патун. Высокан не отрывал взгляда от грунта. – Никакого сомнения, что это не то солнце, которые мы сделали.

Тиадба задала второй вопрос – от имени своего визитера:

– Где звезды?

– Их давно уже нет, – сказал Патун.

Всю жизнь Тиадбу и ее соплеменников защищал теплый, ограничивающий свет неботолка, почти не отклоняющийся от приятного, успокоительного цикла бодрствования и сна – но теперь этому пришел конец. То, что лежало за стенами и над городом, было величественным, жестоким, эволюционирующим, производящим не свет, а нечто, которое гермошлемы должны были преобразовывать, транслировать, чтобы получился хоть какой-то смысл.

Хаос.

– Надо подождать, – предупредил Патун, не поднимая глаз. Тиадба понятия не имела, чего еще можно ждать. Неужели дела могут пойти еще более странным – и опасным – образом?

Что-то спикировало вниз, хотя они до сих пор находились в пределах границы реальности, – спикировало и попыталось небрежно смахнуть их в сторону, как буквожуков со столешницы. Четверо пилигримов, вскрикнув, упали и покатились по склону неглубокого ущелья между дюнами, пытаясь спрятаться. Кхрен и Нико рухнули на колени и судорожно обняли землю. Одна лишь Тиадба осталась возле старшего инструктора – единственная из всех, кто держал лицо вскинутым.

Небо – или то, что некогда было небом, – казалось, знало, что за ним наблюдают. Оно хотело залезть девушке в глазницы, пробуравить мозг, извратить все, что определяло ее как человека – как наблюдателя, как мыслителя, как самостоятельное и независимое существо.

Оно отказывается быть понятым – и уж конечно, никогда не позволит себя подчинить.

Тиадба медленно опустила взгляд на неровный, изломанный грунт, затем моргнула, на этот раз намеренно. Каким-то образом она переборола то, что лежало над Кальпой, заставила его остановиться.

Патун с новым уважением взглянул на молодую самку. Он испытывал некоторое – небольшое, впрочем, – удовлетворение от текущего затруднительного положения, в которое попали его разведчики, а также чисто профессиональный интерес к восстановлению их психического равновесия.

– Это только начало, – сказал он. – Ничто не может подготовить вас заранее. Ничто и никто.

Они приблизились к внешнему кольцу генераторов – высоких, узких монументов, медленно колеблющихся по периметру города. Внутри этих обелисков различались неясные формы, чье неторопливое движение словно отзывалось на действие неких внешних сил.

Между генераторами лежали участки дымчатых теней, запутавшихся в лабиринте низких стенок – едва ли по колено разведчикам. Глядя на них, Тиадба не могла поверить, что эти стены действительно способны защитить от вторжения.

Патун и его помощники составили эскорт девятке пилигримов на последнем участке до внутренней стены. Здесь, в шестидесяти милях от учебного лагеря, дистанция еще что-то значила.

Они научились держать взгляд на темно-серой линии горизонта и без нужды не поднимать глаза выше. Патун шел впереди по твердой поверхности, изрезанной трещинами и шрамами; из-под подошв поднимались клубы тончайшей пыли, оседавшей крошечными дюнами. Вездесущая пыль покрывала древний фундамент подобно пеплу – возможно, это и был настоящий пепел.

– В свое время в Кальпе насчитывалось семь бионов; двенадцать городов на Земле в целом, – сообщил Патун. Голос его ясно и отчетливо звучал в их шлемах. – Генераторы реальности миллионы лет защищали бионы. Затем пришла война. Хаос этим воспользовался, и теперь осталось только три биона – вскоре их будет только два, или даже один. Эту историю вы найдете в своих книгах. Повествование о том, как сражались между собой Асуры, Девы и Эйдолоны, и о том, как города были принесены в жертву их богоподобной глупости.

– Что такое «бог»? – спросил Кхрен.

Нико, Шевель и Денборд шли слева от Тиадбы, а Кхрен и Махт – справа. Перф же, как всегда, тащился позади вместе с Фринной и Херцей.

Никто не ответил.

– Просто подумал, что Высокан может знать… – пробурчал Кхрен себе под нос.

Тиадба не страдала ни от голода, ни от боли и почти без усилий покрывала милю за милей древнего, мертвого грунта. Пожалуй, она уже не знала, что такое настоящая боль или скорбь – исчезли все эмоции, кроме любопытства, которое никогда ее не оставляло. Если бы здесь был Джебрасси, его разбирало бы то же самое любопытство и страстное желание увидеть, что лежит за границей реальности.