Город в осенних звездах

— Он бьет первым, сударь, — объясняю я. — Он ищет тех, на кого можно будет свалить вину. Он пышет злобою, сударь. Он нападает. А в данном конкретном случае, который имеем мы перед глазами… я говорю сейчас о деспотичной его власти… человек этот убивает. Он убивает, сударь. Идет войной на другие народы. Клянусь кровью пречистой девы, бедная наша планетка больше страдает от опрометчивых действий какого-нибудь разочарованного эгоиста, чем от природных… и сверхъестественных… катаклизмов. Да возьмем, сударь, хотя бы историю вашей церкви. По — моему, она вполне может служить иллюстрацией к только что высказанному мною мнению, разве нет? Слишком часто мы попадаем во власть безрассудных детей, которые в гневе крушат королевства, как будто ломают игрушки. Ежедневно приказами их тысячи человек отправляют на смерть, — так капризные выродки расшвыривают своих кукол! — В запале я, кажется, хватил лишку и вместо того, чтоб сим закончить дискуссию, по глупости вызвал ответную реплику.

— Те, что чтят Господа нашего, так не поступят, — назидательно проговорил наш святой отец из Прованса.

Я выдавил краткий смешок.

— В таком случае, сударь, выходит, сам Папа не почитает Господа. Я не хочу умалить вашу Веру, святой отец, но все, к чему призвана церковь ваша, состоит исключительно в предоставлении высшего оправдания деяниям, подобным деяниям Робеспьера, явленным часто с тою же театральною драматичностью и свершенным с тем же жестоким самообладанием диктаторства. Ришелье был ли менее виноват, чем Робеспьер?

Гугеноты так не считают. А ведь кардинал тоже действовал, как утверждал он, на благо Франции.

Святой отец покачал головой.

— Ты познал много страданий, сын мой.

Тут я возмутился.

— Сударь, я вам не сын. Ваш выбор слов предполагает некую власть надо мною, коей вы не обладаете. — Похоже, благоприобретенный мой радикализм будет не так уж легко подавить, как мне представлялось сначала.

Поскольку жалкая его вкрадчивость не произвела на меня желанного эффекта, священник тут же обиженно надулся.

— Опыт ваш, сударь, так ничему вас и не научил. — Он поднялся из-за стола, сделал знак юному брату идти за ним и, прошелестев по полу сутаной, удалился почивать, разочарованный в ожиданиях своих найти во мне раскаявшегося грешника, преисполненного благодарности и послушания. Инцидент сей весьма позабавил двух наемников. Они даже вызвались выставить мне за свой счет вина. Поскольку они остались единственной здесь компанией, которую я находил более — менее подходящей, я принял любезное их приглашение и согрел себя содержимым отданного в распоряжение мое кувшина с вином. Младший из солдат, — звали его Бамбош, — слегка заикался. Впрочем, сей недостаток не слишком его тяготил. Он даже забавно его подчеркивал, тем самым как бы подшучивая над собою; приятная его мордашка принадлежала к тому типу лиц, которые, как говорится, хранят своего обладателя от петли. Он сообщил мне, что вступил в прусскую армию, чтобы отомстить за брата, казненного Революцией. (Бамбош старший служил в Швейцарской Гвардии, в личной охране Людовика.) Солдат постарше, — приземистый, крепко сбитый мужчина, лишенный всякой фантазии, — производил впечатление отпетого негодяя, вероятно, из-за короткой своей стрижки и из-за многочисленных шрамов, покрывающих все участки открытой кожи. Он сказал мне, что, хотя он и находит французских крестьян отвратительными, женщины их вполне даже привлекательны, так что ему лично лучше уж где-нибудь драться, чем просто так сидеть дома, где и мужчины, и женщины одинаково неприглядны. Он попробовал как-то заняться земледелием в одном местечке под Женевой, но занятие это вскоре ему прискучило. Работа-то, в общем, не трудная, — объяснял он, — усилий особых не требует, но времени отнимает много; досуг выдается нечасто, да и круг общения ограничен, — выбирать просто не из чего. Звали его Ольрик фон Альтдорф. Он был мушкетером. Ткнув пальцем в угол6 где стояло три зачехленных ружья, он сообщил, что все они «англицкие», от самого Бейкера из Лондона, и прицел у них верный, замечательный просто прицел, хотя «изгиб» не такой широкий, как у некоторых других ружей Бейкера. То, что выигрываешь в дальности, теряешь в меткости.