Город за рекой

Порой они протягивали друг другу ту или иную вещицу, ощупывали ее, определяя добротность или изношенность, и откладывали в новые кучки. Кое-кто сидел на полу, вроде бы вдевал нитку в иголку и стежок за стежком шил белье, которого нет. Но они проверяли подгибку и шов, периодически со вздохом немного отдыхали, разгибая скрюченные пальцы, и снова с удвоенной энергией продолжали свое занятие, поскольку запасам и работе не было конца-краю. При этом в движениях у всех – и у тех, кто перебирал и рассматривал вещи, и у тех, кто шил и чинил, – сквозило что-то танцевальное, все словно бы знали, что разыгрывают пантомиму. Ведь они безмолвно общались друг с дружкой – взглядами, которые выдавали некий лукавый сговор, точно воры, норовящие спихнуть с рук чужое добро. Однако ж добро, несомненно, принадлежало им, они владели этой собственностью с тех пор, как она перешла к ним из сундуков и кладовок родителей и дедов и бабок или ею обзавелись они сами да еще и приумножили, чтобы позднее передать наследникам. Вот почему в их деловитости, сколь она ни противоречила любой практической цели, чувствовался этакий неизбывный императив. Размеренная деловитость, с какой повторялись все движения, поочередность вековечных действий, хотя уже только мнимых, соединяли тягостность и тщетность будней в абсолютную картину.

У Роберта, который был не в силах даже на секунду оторвать взгляд от этих женщин, вновь возникло ощущение, что если они вообще отдают себе отчет в его присутствии, то смотрят на него сверху вниз, с превосходством. Только когда он наконец оглянулся на Кателя – стоя в углу, тот быстрыми штрихами набрасывал эту картину в своем альбоме, – ему подумалось: может быть, и Анна находится в одной из этих групп?

Но в этот миг, как утром в большой столовой, поблизости грянул сигнал будильника, который вывел женщин из их деятельного транса. Они проворно привели в порядок свое воображаемое добро, еще раз окинули его пристальным взглядом и удалились, спокойно, без всякой толкотни.

Едва заметная, висела над пустым четырехугольником дымка сумерек. Небо пока что не потемнело, только синева чуть потеряла в насыщенности, зато набрала блеска, будто солнечный свет пропитывал ее тем больше, чем ниже солнце клонилось к горизонту.

Катель захлопнул альбом.

– Урок окончен, – сказал он, будто Роберт прекрасно понимал, о чем речь.

– Может, среди них была и Анна? – спросил Роберт и даже не заметил, что, назвав госпожу Мертенс по имени, выдал другу, в каких они отношениях.

Но художник отвечать не стал, через последние открытые подвалы вывел Роберта к каменному коридору и сказал, что ему надо следовать указателю «К-1», тогда он непременно выйдет на Фонтанную площадь. На прощание Катель обещал вскоре заглянуть к Роберту на службу, в Старые Ворота. Заходить в гостиницу он отказался.

V

Сидя в кресле у себя в номере, Роберт заложил руки за голову, откинулся назад и смотрел, как две восковые свечи на столе спокойно струят свой свет.

Когда распрощался с Кателем и быстро добрался до знакомых помещений подземного города, он таки побывал на Фонтанной площади. В Трапезную заходить не стал. Пресный запах еды, проникший в коридоры, наводил на мысль, что старики опять теснятся подле своих дымящихся мисок. Нишу с чемоданами он тоже нашел. Немного постоял на том месте, где последний раз видел Анну, в надежде, что волшебством своего желания сумеет призвать ее сюда. Но Анны нигде не было видно, ни здесь, ни на свободной площадке у фонтана, который, как и рано утром, окружало хрустальное облако сумерек.

Как и утром, он прислонился к краю каменной чаши, слушая ровный плеск струящейся воды и скользя взглядом по площади, быстро тонущей в вечерних тенях. Окрестности хотя и казались менее странными, нежели на рассвете, но, чтобы встретить Анну, надо будет завтра прийти сюда в тот же ранний час, что и сегодня.

Вряд ли его ждут на службе в это время, так что приступить к работе он не опоздает. Пророчество Кателя, что Анне не избежать новой встречи с ним, похоже, оказалось ложью. Хотя, может статься, он не имел в виду непосредственно этот день, непосредственно ближайшие часы, как в своем беспокойстве вообразил Роберт.