Город за рекой

— По-вашему, оно, кажется, было бы лучше, — продолжал он, — если бы я забыл о своих обязанностях. Для вас это было бы бесспорным доказательством любви, которого вам все еще как будто недостает. Может быть, и задание Префектуры было только предлогом, как еще в самом начале предположил мой отец, чтобы испытать мою судьбу на Анне, и она в своем наивном представлении, видимо, была права, когда думала, будто я последовал сюда за ней. То, что я почитал своим долгом по отношению к Архиву, вы, вероятно, приписываете моей корректности — или, более того, вы не засчитываете мне этого. Если требуется еще подтверждение нашей любви, тогда примите во внимание то, что я скажу: пусть либо Анну вернут к жизни, либо меня самого возьмут к ней сюда, в царство мертвых. Уж это-то могло бы, я надеюсь, убедить вас в том, что дело идет не просто об игре чувств, ради которой мы будто бы все еще не хотим расстаться; я не прошу, как Орфей, о возвращении возлюбленной в жизнь, достаточно было бы и того, если бы вы продлили ей срок в этой стране за рекой. В этой стране, где мы, как я это теперь понимаю, сохраняем только видимость жизни, не участвуя в ней самой, и где мы бессознательно, хотя и не окончательно погружены в состояние смерти. Что же касается меня, вы не можете возразить, что тот, кто отвергает жизнь, не обязательно должен на этом основании принять смерть. Я сижу на пороге между двумя вратами. Так здесь сидели уже Манас, Одиссей, Эней и еще другие. Они скитались, блуждали, они оставались или возвращались на родину. Но участь Анны есть и моя участь.

Великий Дон стоял неподвижно, склонив голову набок, как будто прислушиваясь к отзвучавшим словам или в ожидании новых.

— Вы не отвечаете, — с грустью сказал Роберт и отвел глаза от его взгляда. — Стоите и не шелохнетесь, даже не улыбнетесь! Значит, мне остается признать, что я напрасно все это говорю. Вы не верите мне. Вы считаете, что Анна сама отрезала себе путь — тем, что переехала из города в поселок, пренебрегла предостережением Префектуры не ускорять процесс — я имею в виду не юридический, к тому времени уже завершенный, но процесс собственного своего завершения. Она не должна была, вероятно, спешить наверстывать любовь, не пережитую, не удовлетворенную в прошлом, и теперь, по мере того как она заполняла свою жизнь нашей любовью, она исчерпала собственную судьбу здесь. Я понимаю, вы не хотите высказаться. Я признаю, что мы поддались обману, заблуждению, и вспоминаю при этом слова моего отца, прозвучавшие как проклятие, он сказал, когда увидел нас с Анной вместе: здесь никто не избегает заблуждений. Я признаю себя побежденным в нашем с вами разговоре.

Он выждал с минуту, как бы собираясь с мыслями. Лицо его было бледно.

— Но не могла бы она, — сказал он в заключение, — помогать мне в Архиве, к примеру как Леонхард? Я позволю себе предположить, что именно благодаря этому его не отправили из города. Разве Анна не заслуживает того, чтобы ее включили в иерархию города, в число управляющих духов, которые, будучи свободными от смены жизни и смерти, подтверждают вечность бытия? Ее присутствие рядом вдохновило бы меня, в особенности теперь, когда я намерен решительно взяться за исполнение собственной задачи и записать все, что я видел, слышал и пережил здесь. Она дала мне понимание. Но не только меня могло бы радовать и поддерживать сознание ее присутствия, а всякого, кто трудится над топографией бытия, чтобы вычислить квадратуру круга.

Когда Роберт кончил свою речь, господин в сером цилиндре, этот могучий молчальник, беззвучно похлопал в ладоши, выражая свое признание.

Приветливый секретарь, который подошел в это время к Роберту, поздравил его и уведомил о том, что Высокий Комиссар ждет архивариуса у себя до заката солнца следующего дня. Роберт принял сообщение с вежливой благодарностью, но без особого интереса.

Господин в сером цилиндре, перед тем как снова занять свое место у балюстрады, шепнул что-то на ухо секретарю. Тот преданно кивнул в ответ. Господа из свиты почтительно обходили архивариуса, который удостоился такой продолжительной беседы с их шефом. Смотр снова возобновился. Роберт удалился с террасы в зал и сел там за стол. Секретарь склонился над ним и легонько похлопал его по плечу. Всем известно, сказал он, как всегда, приветливо, что Великий Дон — твердолобый. Его решения часто весьма неожиданны.

Когда Роберт поднял на него глаза, секретарь увидел, что в них отражалось что-то от бездонного взгляда Великого Дона. Он оставил его одного. Роберт положил руки на стол и опустил на них голову.

18

Хронист не знал, сколько времени он просидел так, погруженный в забытье, в состояние полной отрешенности. Солнце, когда он очнулся, стояло еще высоко. Протекло, может быть, всего несколько минут, но он чувствовал себя освеженным, гнетущая тоска спала.