Город за рекой

Мог ли он появиться перед Элизабет и сказать: "Вот я и вернулся!" Могла ли она постигнуть непостижимое! Тут были бы обязательно слезы, а то и немые упреки, ревность, затаенное страдание. Беттина теперь, возможно, служит в какой-нибудь конторе. Эрих, наверное, занялся сельским хозяйством. Я не вернулся, Элизабет, меня здесь вовсе нет, я получил только отсрочку у Сибиллы, дополнительное время, я не знаю, в чем состоит задача, я больше не ваш, старый дом не мой.

Лучше было оставаться исчезнувшим, пропавшим без вести, как прежде. Так было правильнее. Промежуточное царство не отпускало его. Обустроиться в этом вагоне, все время ехать, все время быть в дороге — это больше теперь для него подходило. Невозможно было продолжать жизнь от той точки, на которой он когда-то остановил ее, и делать вид, будто ничего за это время не случилось. Где-то осесть, укорениться, на прежнем ли месте, на новом — это было не для него. Хорошо, что бывали остановки, не только ночью, когда вообще движение останавливалось, но и днем, когда вагон отводился на запасный путь и проходили часы, а то и день-другой, пока его не прицепляли к новому составу; так он имел время предаться размышлениям, побродить, побыть наедине с природой в разные сезоны года и знать, что дорога не кончается, что еще предстоит путь, дальше и дальше.

Роберт ехал по своей стране. Новый день — новый отрезок пути, новая местность, новая земля. Равнина, болота, степь, горы и долы, реки и озера, поросшие лесами округлые вершины холмов. Он ехал. Снова и снова огромные кладбища с покосившимися крестами, вырубленные леса, развалины, кучи щебня и битого кирпича. Покореженные фабричные корпуса, жалкие бараки, переполненные квартиры. Среди завалов кучки людей, сидящих на корточках и тупо смотрящих перед собой. Руины, ничейная земля. Серые толпы бесприютных, армии нищих, которых гнали от дома к дому. Бродяги, мародеры, разбойники.

Порой ему казалось, что земля кругом больна, что жизнь напоминает разоренные опустелые корпуса бесконечного госпиталя, в которых никто уже не может найти свою койку.

Обрубки стволов в человеческий рост, как брошенные костыли, чахлая трава, серые лишайники на голых суках. Заросли осин и берез, насквозь пронизанные лучами солнца.

Деревеньки проплывали мимо вагона, подобно оазисам посреди всеобщего запустения и разорения. Согнутые спины стариков, возделывающих поля. Ребятишки провожали взглядами поезд, изредка кто-нибудь махал вслед рукой. Процессии с молебнами о пропавших без вести, голодные походы безработных. Большие города, очаги разрушения, оставались в стороне. Остановки делались обычно на открытой местности, вблизи небольших населенных пунктов или в предместьях старых городов.

Пыль лета уже легла на кроны деревьев. Вода в прудах подернулась ряской, и по ночам дул теплый ветер. Колосились поля. Гомон птиц будил его по утрам. Он не мог наслушаться их свиста и щебетания, не мог насладиться голосами живой природы, стрекотанием и жужжанием, шелестом деревьев, плеском воды в озерах и речках, шумом дождя, звоном капели.

Время от времени отдельные вагоны отцепляли, оставляли стоять на разъездах по нескольку дней кряду, потом присоединяли к новому составу. Уже давно считалось, что товарный вагон, в котором обретался Роберт, как бы принадлежал ему, и он никем больше не занимался. Мало-помалу он приспособил его для жилья, поставил там стол и умывальник, постелил несколько циновок взамен прежней соломенной подстилки. Деревянный ящик приспособил для хранения посуды и запаса пищи. Нашлась железная печка с плитой, дымоходом служила изогнутая труба, которая через отдушину в крыше выводилась наружу. Уголь он доставал на паровозе. Даже одеяло он сумел раздобыть. Гамак весело покачивался в углу. Больше он ни в чем не нуждался. Это было великолепное путешествие через жизнь, не обремененную имуществом.

Обслуживающий персонал поезда скоро узнал о нем, таинственном пассажире, который, как говорили, ехал из далекой страны, лежавшей на краю света, из Индии, может быть, из Китая. Власти не чинили ему никаких препятствий, позволяя жить в товарном вагоне. У него не требовали ни объяснений, ни документов. В высших инстанциях как будто даже одобряли, что вот есть такой-то, который не претендует на законное утверждение, на иммиграцию, на свидетельство о гражданстве, не просит постоянного жилья, не притязает на городскую квартиру. Его считали неким чудаком, дервишем, странником, современным путешествующим святым. О странном этом явлении скоро заговорили в народе, сложилась даже своего рода легенда о Роберте-Странствующем, как прозвали его. Люди рассказывали друг другу то и это — к примеру, что он-де имеет волшебную книгу, которая будто бы написана таинственными чернилами, невидимыми для постороннего глаза, что он терпеливо выслушивает всякого, но делает это иначе, чем обычные духовники, дружелюбнее и с большим пониманием. Говорили также о том, что он знает средство от страха перед смертью.