Город за рекой

Роберт в рассеянности остановился в хвосте очереди и вздрогнул от неожиданности, услышав рядом с собой голос: "Позвольте попросить ваше удостоверение!" По нагрудной полированной табличке он догадался, что перед ним городской охранник. У него было серое землистое лицо, которое не позволяло определить возраст. Роберт предъявил удостоверение Префектуры. Охранник, отдав честь, сказал: "Не советовал бы вам пользоваться услугами этого заведения. В вашем случае предпочтительнее было бы вызвать парикмахера на дом".

Роберт, который остановился тут по нечаянности, улыбнулся.

— Да-да, конечно, — согласился он и осведомился у охранника, как пройти к Старым Воротам. Тот вызвался проводить его кратчайшим путем. Но Роберт, вдруг вспомнив об Анне, отказался. Он подумал, что важнее всего сейчас было выяснить, действительно ли Анна в городе. В Старые же Ворота он еще успеет сегодня. Мысль об Анне дала ему новый импульс.

— Как добраться до той части города, где площадь с фонтаном? — поспешно спросил он.

— Этот район начинается вон там, — сказал охранник, пройдя несколько шагов и указывая Роберту на широкий каменный коридор. — В местах ответвления держитесь все время правой стороны. Отрезок пути равняется примерно шести стадиям.

Коротко кивнув охраннику, Роберт твердо зашагал в указанном направлении, как будто ему открылись теперь смысл и цель его нахождения в этом городе. Только потом уже до его сознания дошло, что охранник для обозначения меры длины употребил греческое название, каким ни один человек в нынешнее время не пользовался. Забавно, подумал Роберт и улыбнулся. Но его улыбка уже относилась к желанной встрече с Анной.

Свежий ветерок омывал лицо. Дуло откуда-то из боковой шахты. Повернув в ту сторону, он вскоре вышел в открытые подвальные помещения; голые полуразвалившиеся стены поднимались высоко вверх, и квадраты неба над головой казались отсюда, из глубины, синее и бездоннее, чем на улицах. Тут веяло каким-то ледяным холодом мирового пространства. Чисто выметенные помещения сообщались одно с другим широкими проемами в стенах и походили на пчелиные соты, как и те комнаты, что он видел в здании Префектуры. Только эти имели нежилой вид. В одном месте он обнаружил на стене следы фресковой живописи; только он остановился, чтобы рассмотреть ее, как послышались оживленные голоса и шаги. В группе вошедших людей Роберт узнал тех самых молодых мужчин, которых он уже видел, проходя по подземному коридору, в одном из помещений, где они стояли у стены, разглядывая фреску. Молодые люди и здесь тотчас обратились к настенной живописи, а один, кто будто бы махнул тогда Роберту рукой, отделился от своих спутников и направился прямо к нему. По тому, как он шел, слегка волоча левую ногу, Роберт узнал в нем приятеля, с которым когда-то вместе учился.

— Привет, Линдхоф!

— Привет, Катель!

Они пожали друг другу руки. У Кателя была все такая же темная пышная шевелюра, и он таким же резким движением головы отбрасывал ее назад.

— И ты, значит, перебрался сюда, — сказал Катель с понимающей улыбкой. — Что ж, Линдхоф, старина, тут ничего не попишешь. Я рад, что мы снова встретились. А ведь я тебя уже раньше заметил — только ты прошел мимо.

— Если бы я мог знать…

— Ничего, — прервал его Катель, — здесь не один раз встречаются.

— Мы в последние годы как-то потеряли друг друга из виду, — сказал Роберт, внимательно оглядывая товарища юности, — но ты как будто ничуть не изменился.

Лицо Кателя в самом деле казалось таким же тонким и нежным, лучистые серые глаза его в эту минуту смотрели так же доверчиво и вдохновенно, как и в те годы, когда Роберта и Кателя связывала дружба. Только в уголках рта залегли скорбные складки, которых прежде не было. И одевался Катель с той же небрежной элегантностью светского человека, хотя он постоянно испытывал, сколько Роберт помнил, денежные затруднения. Когда однажды он упрекнул товарища в пристрастии к роскошным костюмам, на которые тот никогда не жалел средств, Катель заявил: он, мол, готов голодать и занять лишний раз, только бы по его виду не думали, что он нуждается. Нередко он с покровительственной миной испанского гранда тратил последние деньги на богатые чаевые, так что у него не оставалось даже на транспорт, чтобы добраться до дома; после этого он, бывало, неделями сидел в своей мастерской на жидкой похлебке и сухарях. Возможно, показной аристократизм скрывал от посторонних глаз внутреннюю неустроенность, но в детских чертах отражался мир несбывшихся надежд.

— А как твоя рука? — спросил Роберт.

— Все больше слабела, пока я уже не в силах был держать кисть. Но со временем я научился работать левой рукой. В конечном счете ведь дело не в руке, а в голове.

— В последнее время, — сказал Роберт, оставив без внимания замечание художника, — я, можно сказать, совсем не бывал на художественных выставках. Может быть, это плохо, что я отошел от всего и целиком погрузился в свой предмет.

— Да что там, — махнул рукой художник, — тут нечего извиняться. Все мои работы, так или иначе, дело прошлое.