Город заблудших

Бармен бросает на нас презрительный взгляд. Что ж, если Хулио полегчает, лучше ему бежать, да порезвее.

— Мне нужен этот камень, Джо. Чертовски нужен, приятель. Выясни, где он. Если Хулио видел Джаветти, то видел и камень. А значит, знает, где он. — У Саймона такой голос, будто он марафон пробежал.

— Да угомонись ты, — говорю я. — Я все узнаю.

Иногда Саймон ведет себя, как образцовая скотина.

Я поворачиваюсь к Хулио:

— Слушай, Саймон хочет, чтобы… — и подскакиваю от звона стекла.

Хулио хватает свою бутылку «Куэрво» и делает из нее «розочку» о стойку. Инстинкты орут мне валить, да поживее, но я не верю, что он нападет на меня с этой фигней. Тем не менее, я на всякий случай уворачиваюсь, приложившись о стойку левым коленом.

Оказывается, зря волновался.

Хулио хватает бармена за рубаху, рывком подтягивает к себе и замахивается бутылкой. Бармен орет и извивается, но вырваться не может. Хулио подтаскивает его еще ближе, клацает зубами, как будто хочет разодрать парню грудину и сожрать его к чертям.

Не обращая внимания на боль в колене, я прыгаю на Хулио. Беру его в двойной нельсон и оттаскиваю. Кто бы сомневался — бармен тут же линяет в подсобку.

— Какого хрена ты творишь? — ору я на Хулио.

В ответ он только рычит, брызжет слюной и размахивает своей гребаной «розочкой» направо и налево.

Я пытаюсь его развернуть, чтобы скинуть на пол, но не успеваю — Хулио делает рывок вперед и бросает меня через барную стойку. Я врезаюсь в стену разношерстного бурбона. С полок валятся и разбиваются бутылки.

Я падаю на пол больным коленом, режусь об осколки. По ту сторону стойки туда-сюда, как пантера на героине, расхаживает Хулио, крутит в руке разбитую бутылку, рычит и бормочет себе под нос. Как будто полностью из ума выжил. На чем, мать его, он сидит?

Хватаю со стойки нож для фруктов. Лезвие у него — сантиметров семь, но это лучше, чем ничего. Хромая, выхожу из-за стойки, свободной рукой беру табурет, но держусь на расстоянии.

Хулио оборачивается, видит меня. Тихое бормотание превращается в полноценный рев, и Хулио бросается вперед, только мне кажется, что теперь он размахивает бутылкой не как оружием, а будто не знает, что еще с ней делать.

Держа табурет в одной руке и фруктовый нож в другой, я чувствую себя беспросветно тупым дрессировщиком.

И в тот момент, когда Хулио должен был врезаться в меня, он останавливается.

В его взгляде что-то меняется. Никогда раньше такого не видел. Там отчаянная мольба. На долю секунды возвращается прежний Хулио. Как будто только для того, чтобы попрощаться.

А потом вспарывает себе горло «розочкой» от кадыка до яремной вены, проворачивает бутылку и всаживает ее глубже, в самую глотку.

Кровь бьет фонтаном, как нефть из скважины. Обалдев, я роняю нож и табурет. Пытаюсь остановить кровотечение. Слышу из трубки на полу плоский голос Саймона. Он орет «Что там? Что?» снова и снова. Сгребаю со стойки полотенца, свою куртку и все, что только может пригодиться, чтобы зажать рану.

Но все без толку. У Хулио закатываются глаза. Жизнь вытекает из него, пузырясь и пропитывая футболку алыми пятнами.

____________________

Фрэнк Танака выдыхает дым мне в лицо.

Он сидит передо мной в одной из комнат для допросов и курит третий «Кул»[3]. Мы в полицейском участке на проспекте Бербанк. Со звукоизоляцией здесь хреново, поэтому я слышу гул машин на автостраде-170 в квартале отсюда.

Смотрю на плакат «Не курить!», приклеенный к стене. Фрэнк ловит мой взгляд. Опять выдыхает струю дыма мне в лицо.

— Тоже, наверное, хочешь, — говорит он.

Хочу, но мы оба знаем, что он не предложит, а я не возьму.

— Ментоловые для телочек.

Фрэнк Танака из тех мелких японцев, о которых предупреждают учеников в школах боевых искусств. Компактный и резвый. Но я не сомневаюсь, что он легко надерет мне зад, и плевать, сколько он выкуривает за день.

Он нажимает кнопку на маленьком диктофоне, который лежит между нами, называет дату и время.

— Итак, Сандей, почему ты убил Хулио?

— Поговори с барменом, — говорю я уже в пятый или шестой раз. — Он тебе то же самое скажет. Хулио сам себя прикончил.

К тому времени, как копы порешали свои дела и очередь дошла до меня, было уже четыре пополудни. Мне удалось немного отмыться, но руки все еще липкие, как я их ни отскребал. Футболка заскорузла от крови Хулио, колено опухло и пульсирует как черт знает что. Тут впору поржать над моим везением: коленную чашечку мне выбили в драке в старших классах. А эти черти из участка могли бы и таблетку адвила предложить.

Ну хоть лейкопластырь не зажлобили, чтобы я заклеил порезы от осколков на руках.

— Не пудри мне мозги, Сандей. — Фрэнк злобно смотрит на меня. Рукава его рубахи закатаны по локти. Усы в духе мистера Мияги[4]дергаются. — Хулио Геррера не из тех, кто накладывает на себя руки.

Тут он прав. Четыре часа назад я бы согласился с ним не глядя. Да черт с ним, я и сейчас так думаю. Хулио и самоубийство — несовместимые понятия.

— Ну, не знаю. Может, кому проспорил?