Город заката

Старая железнодорожная станция близ Яффо. Отсюда в 1907 году поезд доставил Агнона в Иерусалим. Пропитанные креозотом деревянные шпалы благоухают на солнце: запах детства; где нынче еще встретишь деревянные шпалы? Вдали виднеется белесое от зноя море, паруса яхт на нем запятыми, черно-белая громада корабля в дымке; в пристанционном дворике растет гигантский фикус, размером и роскошью кроны сравнимый с трехэтажным дворцом. Под ним располагаются столики ресторана, вдали вкрадчиво звучит какой-то восточный струнный инструмент…

Поразительно, что при всем этническом многообразии израильтян они скреплены прекрасным воском еврейства. Этого нельзя сказать о гражданах иных стран; где еще взять пример такого объединяющего неформально-глубинного принципа? Государство — неплохой структурообразующий фактор, но еврейство значительно более яростный и горячий источник плавильного огня — огня созидающего, образующего нацию. Еврейство вполне можно преобразовать в скрепляющую анархическую сущность, при которой возможен тот самый желанный умный союз автономных личностей, о котором мечтали Кропоткин и Бакунин. Не потому ли государственное устройство Израиля изобилует горизонтальными связями, способствующими тому, чтобы запросто подвергнуть любвеобильного премьер-министра судебному разбирательству?

И какой низости должны быть исполнены те, кто обвиняет израильтян в превалировании национального принципа в устроении государства, когда есть пример операции «Соломон»: в 1991 году в Израиль за 36 часов были эвакуированы 18 тысяч беженцев из Эфиопии. Разве только США всерьез стараются выпестовать новый национальный синтез — национальность «американец».

Иосиф Бродский писал: «И если кто-нибудь спросит: кто ты? Ответь: кто я? Я — никто. Как Улисс некогда Полифему». В жизни поэт отвечал на этот вопрос определенней: «Я — еврей». И не только потому, что его любимая Марина Цветаева считала, что «все поэты — жиды».

В 2007 году на горе Герцль в Иерусалиме был установлен памятник четырем тысячам эфиопских беженцев, которые погибли на пути в Израиль.

10

От детей глаз не оторвать. Как ни беспощадно это звучит, но в иных странах внешний вид детей больше говорит об обществе и их родителях, чем они сами. Социальное неблагополучие, нездоровые зачатия и плохое состояние педиатрии видны невооруженным глазом.

Над пляжем кружит вертолет, два или три раза проносится над морем противолодочный самолет. Экстравагантный с кудряшками пузатый дядька в соломенной шляпе с букетиком пестрых цветов кокетливо идет вдоль берега. «Здравствуйте, я ваша тетя!»

Американскому посольству с подъемными мостами на входе недостает только заградительного рва. Солнце и тихое утреннее море.

11

И наслаждаешься женскими лицами: восточно-четкие — густые и тонкие высокие брови над огромными глазами. Красота — источник безопасности; вот откуда такой комфорт в общественных местах — глаз и мозг отдыхает. В Москве почти любое лицо — источник равнодушия или опаски.

Вечер пятницы. Улица Жаботинского в Рамат-Гане. Лысый в зеленых трусах и обвисшей майке человек с прыгающей походкой чуть не попадает под машину. Отскочив от бампера, он обрушивается на водителя, который смиренно выслушивает претензии несостоявшейся жертвы. Мальчик с отцом в праздничной одежде, идущие в синагогу, высокомерно оглядывают бегуна.

В Калифорнии светофоры пиликают, когда зажигается зеленый, давая знать слепцам, что можно переходить. В Тель-Авиве светофоры все время трещат, как гигантские кузнечики, ускоряя ритм, когда горит зеленый.

Рыбные рестораны на набережной в порту остро благоухают йодом. Рядом с одним выступает жонглер, работающий с семью каучуковыми шариками. Родители в восторге не меньшем, чем их дети. «Двенадцать лет упорных тренировок», — говорит худющий кудрявый циркач, и я вполне себе представляю, насколько это трудно: когда-то в детстве я расшвыривал об стенку теннисные мячи, следуя методике вратарских тренировок по координации движений, разработанной Владиславом Третьяком.

У кромки прибоя рыбак насаживает на крючок огромного извивающегося лиманного червя; вверху фосфоресцирует кончик удилища.

На набережной толстяк украдкой шевелит джойстик радиоуправляемой машинки, и кажется, что она едет сама по себе, согласно темпу движения толпы и появления препятствий, как разумное огромное насекомое. Вся набережная, как палуба, застлана досками: дети на роликах и самокатах, не больно падать. На лицах их родителей — невиданная витальность: хозяева жизни — в своей стране, в своем времени; ни грана самодовольства, полная расслабленность.

Свежий аромат моря и капельная взвесь разбитых о камни волн. Море ночью особенно первобытно. Многие сотни тысяч лет оно ничем не отличалось от того, что видим мы сейчас. То же видел и Иона, где-то рядом совсем, у берегов Яффо на пути в китовое чрево.

12

Белые олеандры на разделительной полосе шоссе — предвестники белого камня города. Косые линии подпорных стенок на склонах. При подъеме закладывает уши.

Тысячелетия многие поколения стремились в Иерусалим. Мечта стала плотью.