Город Зга

Существам было не тесно в пространстве, они не имели ни размеров, ни массы, ни срока жизни. Они все двигались, свободно проникая сквозь друг друга и сквозь меня. Это приятно-волнительное ощущение: свежеветренный пьянящий порыв, по прежним чувствам-понятиям; а главное, теперешнее: цвето-порыв, цвето-всплеск, цвето-восторг… Эти съединения и разлёты бестелесных обитателей пространства происходили непрерывно, я, как и остальные, привык к ним, стремился к ним. Всё пространство пульсировало цветными шквалами. Я понял, что все мы в этом пространстве являем много-целое, прекрасное ОДНО с нашим общим сверхдухом, сверхсознаньем. Мы можем всё. Мы не хотим ничего. Лишь съединений — разлётов, съединений — разлётов, информных исторгов наших сущностей… наших и тех, кто ещё достигнет насих будет ещё много, превозмогших убогое прежнее бытиё… чем больше их будет, тем многозначней наш смысл. Съединенья — разлёты. Наслажденье — познанье. Совершенство себя в интеллектном энергомире. Я — всё. И всё — я. Мы. Он. Конгло. Первый обитатель этого восхитительного мира. Единственный. Другие не нужны — невозможны. Любые другие станут Им. Мною. Нескончимым. Способным нести вселенскую Истину — Абсолют. Конгло. Ничего. Кроме…

Вокруг продолжал своё неистовство океан чистых тончайших энергий, берущихся ниоткуда, исчезающих в никуда. Всё пространство, всё прошлое, настоящее и будущее являло собой миллиардоцветную бурю, фантасмагорию, самый совершенный во вселенной мыслительный процесс, самый грандиозный чувственный акт. Любоваться этим можно было бесконечно. А участвовать в этом, принадлежать этому — было превыше любых надчеловеческих счастий.

Но что-то не всё обстояло благополучно в новом моём мире. Время от времени резкие неприятные рывки сотрясали пространство. От этого тускнели цвета, нарушалась гармония их сочетаний. Вместе с рывками-ударами возникал какой-то мутный нелепый сгусток — сизая пелена чужой энергии пыталась достичь меня. Я отстранялся, уходил от неё, но она не отставала, и с каждым рывком — а рывки становились всё чаще и жёстче — приближалась и, наконец, накрыла меня. Я метался, барахтался в душном отвратном мареве, тщетно пытаясь высвободиться. Бесцеремонная сила потянула меня вниз, я перестал быть невесомым, я, беспомощный, ничего не понимающий, падал в какую-то пропасть, на каменное дно, навстречу своей погибели. Сознанье моё померкло раньше, чем я достиг дна.

Глава одинадцатая

… у меня была высшая цель, и она была под силу только мне.

Станислав Лем

Когда я пришёл в себя, вокруг качались стены, об-шитые искусственной кожей, снижался мне на голову и взмывал вверх наглый потолочный узор.

Я сидел в прежнем раскидистом кресле в прежнем фойе и чувствовал себя так, словно взлетел в этом кресле в космос с ускорением десять «же». В фойе не было ни души. Кресла вокруг были пусты. В голове тяжело, тревожно звенело. Во рту — сухость и горечь, в глазах — мелкая резь.

Сделав над собой неимоверное усилие, я поднялся с кресла, постоял, с трудом держа равновесие, тупо глядя вокруг. Почти не соображая, где я и зачем я. Чей-то невнятный приказ, тёмный окрик возник-всплыл во мне, повернул меня куда-то, повлёк вперёд.

Я дошёл до выхода в изнеможении, словно продирался по грудь в непролазном снегу. Что-то вязкое и упорное мешало идти, тянуло назад, я не мог и не пытался вникнуть, что именно.

Я кое-как выбрался из фойе, на неверных ногах спустился по ступеням, пересёк асфальтовую площадку и, не зная почему, направился к дальним зелёным зарослям, подальше от зданий, от Ствола, от всего что было… В голове у меня сквозь глухой звон проступали чьи-то слова. Я довольно долго шёл по густой траве среди кустов и одиночных деревьев.

Шаги мои становились всё уверенней. Войдя в заросли, я остановился, вздрогнул, словно окаченный ледяной водой. И «ледяная вода» смыла моё наваждение. На траве сидели Вела с Лёнчиком, встревоженно смотрели на меня.

— Боже мой! — бросилась ко мне Вела, а за ней и Лёнчик, — Жив! Наконец-то!

— Вы? Здесь? — приходил я в себя от изумленья, — Зачем? Что случилось?

— С тобой случилось, Игорь! С тобой. Вторые сутки — никаких вестей, никаких посылов!

— Как, вторые сутки? — не понял я. Взглянул на руку, на часовой календарь. Поднёс часы к уху — тикают. Вот оно что. Это та самая обещанная мне минута. «Взгляд изнутри». Часов тридцать моё безжизненное тело провело в кресле в том проклятом фойе. А весь остальной я эти тридцать часов…

Я опустился на мягкую тёплую траву, вытянул ослабевшие ноги. Похоже, что компания призраков во главе с любезнейшим господином Дафтом бросила все свои немалые силы, чтобы ускорить процесс моей дематериализации. Я все же вернулся. Вернулся… Сизая маревная энергопелена, невесть откуда взявшаяся… Упрямая сила, бросившая меня вниз…

— Вела! — я взял её за хрупкие плечи, — Вела! Ты? Как?.. Как ты узнала?

— Не знаю. Почувствовала. Когда человека любишь, то… всё про него чувствуешь. Ждали-ждали… От тебя — ничего. Мы и пошли с Лёнчиком.