Город Золотого Петушка

— У нас вся природа очень красивая! — кричит он в ответ. — Я когда в гитлеровских лагерях сидел за проволокой, немецкую природу видел: все прилизано, приглажено, кажется, к каждому дереву инвентарный номер привязан! А я вот эти дубы и липы вижу такими, какими их бог создал… У меня несколько профессий: мы, латыши, умеем руками своими пользоваться — я и штукатур, и шофер, и каменщик, и плотник, а садовое дело люблю больше всего…

— Благородное дело! — солидно говорит папа Дима.

— Больше всего люблю! — упрямо повторяет Каулс.

— Сын тоже садовником будет? — улыбается папа Дима.

— Не знаю! — кричит Каулс, оглядываясь на Андриса — не слышит ли? — и добавляет: — Пусть сам себе найдет дело по душе. Надо научить его любить дело, какое бы оно ни было, чтобы гордость за свои руки чувствовал… Правда, у него другая дорога. Я почти не учился. Отец бедный был. Хибарочник… А он — если захочет, пусть учится. Я ему всегда помогу, если увижу, что дело стоит этого, правда?

— Да вы педагог! — кричит папа Дима, глядя на Каулса.

— Я садовник! — отвечает Каулс.

— Самое главное в воспитании — вырастить в человеке сознание своей ответственности! — кричит папа Дима, радуясь найденной теме разговора. — Я думаю, что правил воспитания должно быть совсем немного. Правда? Чтобы их смог запомнить и грудной младенец. Правда? Их должно быть столько, сколько пальцев на одной руке. Правда?

Каулс с любопытством смотрит на Вихрова.

А папа Дима, держа перед собою вытянутую руку с растопыренными пальцами, начинает другой рукой загибать эти пальцы один за другим, приговаривая:

— Первое — не врать! Второе — не жаловаться! Третье — слабых не обижать! Четвертое — сильным не поддаваться! Пятое — всякую работу доводить до конца!

Каулс одобрительно кивает головой. Он вполне согласен с папой Димой.

Вихров, довольный этим одобрением, довольный тем, что мог высказать свои мысли, добавляет:

— Вот и все законы! Есть еще один, но он имеет скорее рабочий, чем принципиальный характер. Поэтому я и не включаю его в эту пятерку! Этот закон: грязная работа — половина работы. Вот так!

Папа Дима энергично сжимает кулак и потряхивает им перед своим носом. Янис опять кивает головой утвердительно — он вполне согласен с папой Димой. Он тоже сжимает свой крепкий большой кулак, помахивает выразительно перед собою и говорит:

— Вы правы. Это тоже имеет значение! Большое… Правильно!

Балодис, слыша и видя это, смеется.

Янис не совсем правильно понял папу Диму, тот открывает было рот, чтобы объяснить, в чем дело тут и почему он сжал руку в кулак. Но Каулс высовывается в окно, оглядывая поворот, а за спиной папы Димы слышится смех. Папа оглядывается, но мама Галя глядит в сторону — нет, конечно, она смеялась вовсе не над ним…

6

…Если вы никогда не видели эту долину, посмотрите! Пологий подъем, заросший всевозможными деревьями, перепутанными и сросшимися так, что между ними надо продираться с силою, и пересеченный редкими узенькими тропинками, которые ведут со всех сторон к одному и тому же месту, откуда бы вы ни начали восхождение, — обрывается вдруг крутым склоном, и вы оказываетесь на значительной высоте, на лужайке, поросшей мягкой шелковой травой… Прямо перед вами — стремительно падающая вниз головокружительная дорожка, которая теряется в зарослях и конца которой вы так и не видите. Справа и слева высятся стройные деревья, которые ограничивают поле зрения и оставляют лишь над головой у вас небесный простор. А впереди долина, заполненная морем деревьев. Здесь все оттенки зеленого: от почти синего цвета сосновой хвои — до светло-зеленого, изумрудного, прозрачного, напоенного светом лиственного покрова молодых березок… Здесь, в затишье, не шелохнется ни один листик, а там, внизу, по долине бежит и бежит свободный, вольный ветерок и приводит в движение все это зеленое богатство, перепутывает ветви деревьев, колышет их кроны, хочет увлечь с собой их листву и заставляет волнами стлаться все эти оттенки — они не постоянны, они беспрерывно меняются и от озорного ветра и от теней облаков, что бегут там, в вышине, и накладывают на долину свои следы… А на самом дне ее — светлая-светлая течет река Гауя. Точно резвясь, она поворачивает то в одну, то в другую сторону, то вырвется вдруг стрелой вперед, то сделает кривую и затеряется в зелени берегов, то опять, как норовистый скакун, закусив удила, мчится, разрезая твердь и разделяя надвое заросли лесов…