Город Зверя. Хроники Кейна

— Кто ты? — спросил я. — Почему ты единственный, кто в это время разгуливает по улицам?

— Я врач, — ответил он, — или б ы л им!

— Ты хочешь сказать, что тебя исключили из гильдии врачей? — предположил я. — Тебе не позволяют заниматься практикой?

Снова бесконечно горький смех — смех на грани безумия.

— Меня не исключили из нашей гильдии. Я просто больше не врач. В наше время я известен, как Обслуживатель Типов Третьей Градации. Эти Типы Третьей Градации — человеческие существа! — эти слова перешли в крик страдания. — Я был доктором — все мое образование побуждало меня сочувствовать своим пациентам. — А теперь я, — зарыдал он, — механик. Моя работа — осматривать человеческие машины и решать, можно ли заставить их функционировать с минимальным уходом. Если я решаю, что их нельзя заставить работать таким образом, то должен обозначить их для отправки в лом, а части пойдут в банк для использования в здоровых машинах.

— Но это же чудовищно!

— Это чудовищно для всякого жителя, — тихо отозвался он. — А теперь вы должны немедленно покинуть этот проклятый город. Я и так уже слишком много сказал.

— Но как возникло такое положение? — настойчиво спросил Хул Хаджи. — Когда я в последний раз был в Кенд-Амриде, жители показались мне обыкновенным практичным народом — тускловатым, может быть, но это все.

— Есть практичность, — ответил врач, — и есть человеческий фактор в человеке. Вместе они означают Человека. Но дайте одному фактору поощрение, а другой зажимайте, и вы получите одну из двух крайностей — с точки зрения человечности.

— И какие же они? — спросил я, заинтересовавшись этими рассуждениями.

— Вы получите либо Зверя, либо Машину, — просто ответил он.

— Мне кажется, это примитивное представление, — заметил я.

— Так оно и есть. Но мы имеем дело с обществом, ставшим сверхупрощенным, — сказал он, понемногу оживляясь, когда разговор зашел на эту тему, бросая однако, нервные взгляды направо и налево по улице. — Здесь поощряют Машину в Человеке и, если вам угодно, поощряла ее именно глупость Зверя — ибо Зверь не может предвидеть, а Человек может. Зверь в Человеке приводит его к созданию Машин для своего благополучия, а Машина многое добавляет сперва к его удобствам, а потом к знаниям. В здоровой семье все это за относительно долгое время разрешилось бы само собой. Но народ Кенд-Амрида слишком многого лишил себя. И теперь Кенд-Амрид стал очень нездоровым местом.

— Но должно быть что-то, вызвавшее это. Должен быть какой-то фактор, который ввел в Кенд-Амрид это безумие, — сказал я.

— В Кенд-Амриде правят Одиннадцать, ни один человек не доминирует.

Диктатор, сконцентрировавший в себе всю власть, существовал во все века — если только не верны рассказы о бессмертных шивах.

— Ты говоришь о Смерти, — сказал я.

— Да. И форма, принимаемая Смертью в Кенд-Амриде — одна из самых ужасающих.

— Какова же она?

— Болезнь — напасть. Диктатор Смерть принес страх, а страх привел Одиннадцать к их доктрине.

— Но в чем именно заключается их доктрина? — спросил Хул Хаджи.

Врач собирался было ответить, как вдруг с шипением втянул в себя воздух и кинулся обратно в ту сторону, откуда пришел.

— Бегите! — прошептал он, обернувшись. — Сейчас же бегите!

Его страх так повлиял на нас, что мы были почти готовы последовать его совету, когда впереди на длинной темной улице появилось невероятное зрелище.

Это походило на огромный портшез, огромный ящик с ручками по всем четырем нижним сторонам, несомый на плечах примерно сотни людей, двигавшихся словно один человек. Я видел армии на параде, но даже самое вымуштрованное подразделение солдат никогда не двигалось с такой фантастической четкостью, как эти, несшие на плечах громадный ящик.

В ящике, видимые с двух сторон сквозь незастекленные окна, сидели два человека. Лица их были неподвижны, а тела — застывшие и прямые. Они ни в коем случае не выглядели живыми — точно так же, как не выглядели живыми люди, тащившие эти странные носилки.

Подобное зрелище я не ожидал когда-либо увидеть на Марсе, где человека, какие бы не возникали в жизни передряги, уважали, а подобная картина, которую я увидел сейчас, была просто невозможна.

При виде этого все инстинкты во мне стали на дыбы, а в глазах появились слезы гнева. Тогда все это, наверное, произошло инстинктивно; возможно, я уже позже рационализировал свои чувства. Но как бы там ни было, меня оскорбило это зрелище — глубоко эмоционально и психологически — и разум мой тоже был оскорблен. То, что я увидел, являлось примером того безумия, о котором рассказывал врач.

Я чувствовал, что Хул Хаджи тоже оскорблен так же точно, реагируя на это зрелище.

К счастью, мы — люди здравомыслящие, и, овладев собой, на минуту сдержали свои инстинкты. Поступать так — дело хорошее, но плохо использовать это умение владеть собой — которым мы, как разумные существа обладали — для убеждения себя, что действовать вообще не нужно. Мы просто дожидались своего часа, и я решил побольше узнать об этом страшном месте прежде, чем начать бороться против него.