Города монет и пряностей

Мы радостно копошились в полосе прилива, высасывали оранжевую плоть мидий и тыкали в анемоны кончиками крыльев, наши ноги синели и покрывались мурашками от океанских брызг – и мы пели. Потрясающие вальсы о луне, которая делает такие глубокие вздохи, что втягивает в себя целое море, а потом выплёскивает его назад. Погребальные песни по нашей матери, похороненной в море, когда мы были птенчиками с розовыми пальцами. Погребальные песни по отцу, которого не знали. Мы пели тарантеллы и танцевали их на коралловых валунах, пока ноги не начинали кровоточить. Мы были счастливы вместе в те дни и ничего не знали о мире. Невинные, точно мыши, поедали рыбу, обсасывая косточки, и глядели на небо, сомкнув перья.

Знаешь ли ты, что значит петь? Есть ли песни у пауков, выплетающих лёгкую и скользящую паутину? Это значит, что ты открываешь рот, распахиваешь грудь и выталкиваешь сердце, кровь, костный мозг и дыхание из себя, как выталкивают ребёнка. Мы открывали рты, распахивали грудь и выталкивали сердца, кровь, костный мозг и дыхание из своих тел. Песни были нашими племянницами и дочерьми, которые лежали рядом с нами и тихо смеялись на ветру.

А потом на нашу отмель вынесло её. Какой красивой она нам показалась! Какие у неё были синие губы. Какая странная кожа и необычные волосы, в которых запутались водоросли. Мы наблюдали за ней и тыкали пальцами нашу утопленницу, как выброшенного на берег дельфина. Она была в моряцкой одежде, рубашка разорвана, и… мы не знали, что люди так устроены! В её пупке вертелась стрелка компаса, указывая на север, вверх, к подбородку. Кончик был в ржавчине, словно в крови. Её ботинки были полны воды, а к каблукам приросли морские желуди. Мы щипали её, толкали и катали, пели ей – как мы ей пели! Чего мы только не пели нашей милой утопленнице! Тёплые, прыгучие менуэты, волнующие баллады об охоте на нарвалов и о городах осьминогов на дне, проникновенные колыбельные для детей, которых крепко держат и которые никогда не плачут, – всё, что узнали от нашей давно усопшей матери.

– Проснись, девочка! – пели мы, но она оставалась синей.

– Прилив надвигается! Не время спать! – пели мы, но она оставалась холодной.

– Проснись, любимая морячка! Гадир бережёт тебя, Ашни бережет тебя, Нюд не позволит тебе выпить всё море! – пели мы, и она закашлялась, застонала, начала издавать звуки, которые издаёт моряк, когда не хочет просыпаться. Её глаза открылись, и они были чудесного синего цвета.

Мы ещё никогда не видели синих глаз, хотя из песен матушки знали, что они существуют где-то очень-очень далеко. Чёрные волосы утопленницы прилипли к шее, мокрые как рыбий плавник. Лицо у неё было пепельное, усталое и сморщенное, точно у старухи.

– Зачем вы песней вызвали меня обратно, жуткие старые рыбьи приманки, хотя сами же утопили? – прохрипела она.

– О чём это ты? – чирикнула Гадир.

– Я следовала за вашей песней, она заполнила мой рот солью и морем.

Сказка Мореплавательницы

Я вожу корабли из Аджанаба по северному проливу, прокладываю для них курс среди отмелей, между глубинами и мелководьем, освещённым солнцем морем и темнейшим приливом. Я их маяк, сигнальная башня, которую корабль несёт с собой, не доверяя берегу, чтобы не полагаться на него при необходимости. Когда мы в море, мой секстант – алтарь в часовне для моряков; на его латунные колёса и чернильно-тёмные острые углы они молятся с рвением, равным испытаниям за все предшествующие годы.

Но в Аджанабе никто не молится слишком рьяно.

Эта работа стала простой. Мы так часто отправляемся на север, к плавучим льдинам, рыболовецким деревням и китам, которые превращают море в туман над своими поющими головами. Я знаю маршрут так же хорошо, как собственное тело и море, ибо оно было расчерчено и измерено, словно терзаемый штормами полуостров, – в тот день, когда я стала компасом.

В Аджанабе есть женщина, которая занимается такими вещами. Её лавку трудно найти, но я могу проложить путь среди улиц так же хорошо, как через пролив. И когда я говорю, что она занимается такими вещами, то имею в виду, что ты говоришь ей, что тебе нужно, а она говорит, сколько заплатить, и потом исполняет желание самым странным образом, какой может придумать. Обычно всё заканчивается тем, что она отрезает какую-то часть твоего тела и делает из тебя желаемый инструмент. Так работают шестерёнки в голове у Фолио: лучше золотая конечность, чем плоть, ибо плоть слаба.

Что я попросила? То, о чём молятся все штурманы: не заблудиться. Будьте уверены, она истолковала это как джинн. Что она попросила у меня взамен? Над моим пупком Фолио выслушала первые слова, которые сказала мне мать, когда я лежала в колыбели из корабельных носов, – она говорила, и её слова звучали как голос океана. «Я не позволю тебе уйти в море, – прошептала моя мама, – или ты бросишь меня одну и в слезах, как это сделал он».