Города Равнины / Содом и Гоморра.

Когда он вернулся, было уже поздно, но в кухне все еще горел свет. С минуту он посидел в кабине пикапа, потом выключил двигатель. Оставив ключ в замке зажигания, вышел и по двору направился к дому. Сокорро уже ушла спать, но в духовке был свежий кукурузный хлеб и на тарелке два куска жареной курятины с фасолью и картошкой. Он перенес еду на стол, вернулся, взял с посудной сушилки вилку-ложку, кружку, налил себе кофе и, поставив кастрюлю опять на конфорку, угли под которой еще светились темно-красным, с кружкой подошел к столу, сел и стал есть. Ел медленно и методично. Закончив, отнес посуду в раковину, открыл холодильник и к нему склонился, обозревая его внутренность в поисках чего-нибудь на десерт. Нашел миску с пудингом, перенес ее к буфету, взял там маленькую тарелочку, положил туда пудинга, после чего, убрав его остаток в холодильник и налив себе еще кофе, уселся есть пудинг и читать газету Орена. В коридоре тикали часы. Пощелкивала остывающая плита. Вошел Джон-Грейди, сразу прошел к плите, налил себе кружку кофе, с ней сел за стол и сбил шляпу на затылок.

— У тебя что, уже утро? — поднял брови Билли.

— Надеюсь, что нет.

— Который час?

— Понятия не имею.

Билли сделал глоток кофе. Полез в карман за сигаретами.

— А ты только вошел? — спросил Джон-Грейди.

— Ну.

— Ответом, как я понимаю, было «нет».

— Ты правильно понимаешь, коняшка.

— Что ж…

— Но ты ведь этого и ожидал, не правда ли?

— Н-да. Деньги ты ему предлагал?

— О, мы с ним прямо-таки неплохо посидели, с учетом всех привходящих.

— Что он сказал?

Билли прикурил сигарету и положил зажигалку поверх пачки.

— Сказал, что она сама оттуда уходить не хочет.

— Так это же вранье.

— Может быть. Но он сказал, что она там останется.

— Ни фига она не останется.

Билли медленно пустил через стол струю дыма. Джон-Грейди не спускал с него глаз:

— Ты думаешь, я просто спятил, да?

— Ты знаешь, что я думаю.

— Что ж…

— Ну сам-то хоть на себя посмотри! Смотри, куда тебя все это завело. Уже заговорил о том, чтобы коня своего продать! И все одно и то же, одно и то же повторяется. Теряют головы из-за первой же юбки. Но твой случай вообще особый: в нем ни на йоту нет здравого смысла. Вообще!

— Это на твой взгляд.

— И на мой, и на взгляд любого нормального человека.

Склонясь вперед, он принялся загибать пальцы руки, которой держал сигарету: во-первых, она не американка. Не гражданка. Не говорит по-английски. Работает в борделе. Нет, ты меня выслушай, выслушай. И наконец, последнее, но тоже ведь последнее не по значимости — теперь он держал себя уже за большой палец, — то, что имеется некий сукин сын, у которого она буквально в собственности и который (в этом я даю тебе гара… — черт побери — гарантию) отправит тебя в самую что ни на есть могильную могилу, если встанешь у него на дороге. Братан, тебе что, мало девчонок по эту сторону проклятущей реки?

— Таких тут нет.

— А это вот как раз, скорее всего, правда, только ты ее не так трактуешь.

Он смял и затушил сигарету. Ладно. Я тут с тобой и так зашел уж слишком далеко. Иду спать.

— Хорошо.

Оттолкнув назад стул, Билли встал и заговорил уже стоя:

— Считаю ли я тебя сумасшедшим? Нет. Не считаю. Но ты любого сумасшедшего переплюнул. Если бы ты был просто сумасшедшим, то всех несчастных олухов, которых держат в дурдоме и кормят, просовывая им еду под дверь, надо отпустить на все четыре стороны, пусть гуляют.

Сунув сигареты и зажигалку в карман рубашки, он взял кружку и отнес к раковине. В дверях опять остановился, оглянулся.

— Утром увидимся, — сказал он.

— Билли!

— А?

— Спасибо. Я тебе очень благодарен.

— Мне бы сказать «не за что», но тогда я стал бы лгуном.

— Знаю. Тем более спасибо.

— Жеребца своего будешь продавать?

— Не знаю. Ну, в общем, да.

— Может, Вольфенбаргер у тебя его купит.

— Я уже думал об этом.

— Понятное дело, думал. Увидимся утром.

Через двор Билли направился к конюшне, Джон-Грейди проводил его взглядом. Нагнулся к окну, рукавом отер его от воды, каплями покрывавшей стекло. Тень Билли, перечеркивающая двор, все укорачивалась, пока он не прошел под желтой лампочкой над дверью конюшни, ступил в темноту и исчез из виду. Отпустив занавеску, Джон-Грейди дал ей снова прикрыть стекло, отвернулся и сел, уставясь в стоящую перед ним пустую кружку. На ее дне были крупинки гущи, он крутнул кружку и посмотрел снова. Потом крутнул в другую сторону, словно стремясь добиться первоначального положения крупинок.

Он стоял в зарослях ивняка спиной к реке и следил за шоссе и проезжающими по нему машинами. Движения на шоссе было мало. Пыль от изредка проезжающих автомобилей висела в сухом воздухе долго — дорога давно уж пуста, а пыль все висит. Он подошел к реке, сел на корточки и стал смотреть на воду, мутную и глинистую. Бросил туда камень. Потом еще один. Отвернулся и вновь стал смотреть на шоссе.