Городок

— Кстати,— сказала Галина Андреевна.— А ведь у нас и правда у многих домики-то недостроены, а? Вот и у Самохина, и у Коли-Поли...

— У Шохова тоже...

Все замолчали, насколько близколежащей вдруг оказалась мысль, которую недосказала Галина Андреевна.

— Так, может, в следующее воскресенье — Шохову? — неуверенно спросил дед Макар.

— Помочь?

— Ну, конечно. Чего же он в одиночку-то? — настаивал дед Макар.— А потом его вон какие мысли гнетут!

— Ну, такие мысли и не одиноких тоже гнетут,— молвил кто-то. Шохову показалось, что это произнес дядя Федя. Но, может, ему и показалось. За разговором спустились сумерки, а свет зажечь не догадались.

Но Шохов, не колеблясь, отверг предложение о помощи:

— Спасибо. Но я сам.

— Но почему, уважаемый Григорий Афанасьич?

— А правда, почему? — спросил Самохин.

— Да вот, такой у меня глупый принцип. Хочу все сделать сам.

— Чтобы не быть в долгу?

Этот вопрос задала Галина Андреевна. Как будто бы невинно спросила, но Шохов понял, что она хотела сказать.

— Нет.— Он поправился: — То есть и в долгу быть тоже не хочу.

— А как же все мы? — подали голос Поля-Коля.— Мы что же, хуже?

— Но ведь, Григорий Афанасьич, милейший, эта боязнь и приведет вас к одиночеству! Даже несчастью! Поверьте мне,— сказал дед ласково.

Шохов молчал и вдруг как сорвался:

— Ну, а если я себе хочу доказать, что я все могу сделать?!

— Себе-то ладно. Ты мастер. Но только не доказывай остальным, — подал голос дядя Федя.

— Почему?

— Да потому. Другим ты доказывай, когда им будешь делать. Понял?

— А разве я не делаю?

— Тогда чего же ты боишься, что мы тебе поможем? А если нам хочется что-то доказать? — настаивала Галина Андреевна.

Но Шохов, помолчав, снова повторил:

— Не хочу. Мой дом не трогайте.

Кто-то отмахнулся:

— И чего пристали к человеку? Есть и другие...

Тут вдруг все разом заговорили, и оказалось, что можно и нужно продолжить избную помочь, но сейчас, пожалуй, и не решать, а посоветоваться и с остальным народом, который сегодня не пришел.

С тем и стали расходиться. Все желали деду в эту первую новосельскую ночь хорошего сна.

— На новом месте приснись жениху невеста! — сказала болтливая Нелька.

А Самохин Вася все продолжал допытываться у деда, который вышел проводить всех на улицу:

— Дед, ты мне про летающую тарелку еще скажи. Есть она или ее нет?

Нелька тянула мужа за рукав, но он не отступался от деда Макара:

— Ведь правда же, что их видели? Или — врут? а?

По голосу было слышно, что дед усмехнулся, когда ответил:

— Васенька, все мы так устроены, что сперва видим, что есть, а потом стараемся, не поверив себе, думать так, будто мы ничего и не видели из того, что видели... А искажение истины суть форма прикрытия самих себя, то есть то, что мы называем платьем голого короля. Но только долго ли мы проходим под таким платьем? а?

— Долго,— сказал кто-то из темноты.

А Вася опять спросил:

— Но ты, дед, не темни, они есть или нет? Тарелки эти?

Дальше Шохов не слышал разговора, потому что направился быстро к себе, стараясь не разболтать, не растворить в постороннем, чужом нечто новое, что открылось ему в этот день в себе и в других.

Но вот что странно: почему молчал весь вечер Петруха? Правда, он не был спорщиком вообще, но уж очень подозрительно тих, особенно тих был сегодня. А ведь тема спора не могла не затронуть его?

Входя в дом, Шохов сразу понял, что кто-то в нем побывал, потому что была сбита палочка, оставленная у входа для заметы. Шохов поднял ее, нащупал в кармане спички и зажег. При меркнущем слабом пламени разглядел неуютное свое жилье, койку, чуть примятую, записку на одеяле, едва сдвинутую ближе к подушке.

Он зажег керосиновую лампу и при ее свете прочитал запись, сделанную тем же карандашом, только чуть ниже его собственной: «Больной! Вам надо не строить, а лежать. Желаю вам здоровья. Наташа».

Он нисколько не удивился, что Наташа приходила. Как и не огорчился, что не смог с ней сегодня увидеться. Что же, они встретятся завтра. Теперь он точно знал, что так все и будет. А сегодняшний день, как ему и положено, он провел среди помочан, в доме старика Макара Ивановича и нисколько об этом не жалеет. Хотя надо еще разобраться в том разговоре, который нынче произошел. Вот и последние слова старика об истине, не к нему ли, не к Шохову ли, обращал их старик, отвечая на вопрос безалаберного Самохина?

А может, истина в том и заключается, что счастья в чистом виде не существует в природе, как не существует в чистом виде никаких элементов вообще. Может, люди-то созданы страдать и мечтать только о таком счастье. Вот как, перестрадав в одиночестве, мечтает он сам о любви к Наташе?

Вспомнилась часть разговора, происшедшего сегодня, когда дед Макар заговорил о накопительстве.

Кто-то со вздохом произнес:

— Весь мир сошел с ума!

— Да нет же,— вдруг вступилась за «мир» Галина Андреевна.— Люди просто устали ждать счастья. Они испугались, что его не будет. А оно есть, есть.