Городок

Общественники засуетились, потому что такое мероприятие никак не могло пройти мимо месткома и самой дирекции. Крошечная пирушка, которую пытались сымпровизировать в отделе, разрослась до мероприятия общегидропроектовского, требовавшего солидной подготовки, подарков, грамот, адреса, всяческих поздравлений и речей. И все-таки женщины не сплоховали и купили свой подарок деду, не смешивая его никак с официальным. Они же принесли цветы в горшках и как могли украсили конференц-зал для юбилея.

Когда после работы деда Макара позвали, и посадили в президиум, он был смущен и чуть-чуть растерян. Сидя за широким столом рядом с начальством, он поглядывал то на ораторов, то на зрителей в первом ряду и все протирал скомканным и не очень чистым платочком свое пенсне.

О деде Макаре говорили как об одном из видных ученых, отдавшем свою жизнь изучению сибирских и северных рек и заслуженно в свое время получившем Государственную премию. Все бурно захлопали, потому что никогда и никто не слышал о дедовом лауреатстве.

Деду преподнесли адрес и подарки. От имени руководства конторы был вручен транзисторный приемник «Океан», а от женщин отдела — два комплекта постельного белья в розовый горошек. В отделе от Нельки уже знали, что у деда быт налажен недостаточно хорошо.

Когда потребовалось выступать, дед сперва отказывался и только повторял, что сердечно тронут и всех, всех благодарит за этот неожиданный и радостный праздник. Но вдруг разговорился и сказал, что начало познания Сибири было для него положено его дедом, ссыльным польским революционером, который мальцом привез его на Ангару перед самой первой мировой войной.

— Я тут ненароком вспомнил одну занятную историю, связанную как раз с этим дедом,— сказал дед Макар, и в зале зашептались, потому что знали, что он занимательный рассказчик и вообще человек неожиданный, остроумный.

Дед Макар посмотрел в зал и помолчал, видимо припоминая нечто действительно занятное, а все заинтригованно ждали. Начальство за столом президиума с любопытством уставилось на него.

— У нас в семье очень любили свежую рыбу, а Сибирь ею, как вы понимаете, была обильна. Так вот временами шла у нас не таймень, не хариус, а обыкновенная щука, как выражаются, сорная рыба. Мой дед самолично разделывал ее, отдавая гостям туловище, а себе всегда брал голову. Вот с этой самой головой он творил чудеса... Он тщательно ее обгладывал, а косточки — вы знаете, как их много в рыбьей голове,— складывал в десять кучек, подбирая их по признакам, одному ему понятным. И тут же, на столе, прямо на скатерти из этих десяти кучек дед на глазах изумленных гостей составлял десять картинок по Евангелию. Называл он их так: десять остановок Христа по пути на Голгофу. Картинки, я сам помню, были как живые, поразительно рельефные и потрясали всех присутствующих. А потом мой дед умер, и никто не помнит, как же надо составлять эти картинки...— Дед Макар сделал многозначительную паузу и добавил, хитро усмехнувшись: — Я не о Библии, как вы понимаете. Даже не о наших в жизни остановках, когда мы, все по отдельности, тащим каждый свой крест к своей Голгофе. Кстати, мой юбилей пусть будет одной из последних и прекрасных остановок на этом пути, потому что, как сказал другой не менее прекрасный старик, Шоу, песок в моих часах иссякает.

Так вот, нынешним молодым я хочу лишь сказать, что, открывая новое, бойтесь потерять навсегда и то, что было до вас открыто. Я, понимаете сами, не про себя лично говорю. Тут обо мне всякого наговорили, а тот же Шоу повторял, что, когда вы читаете биографию, помните, что правда никогда не годится для опубликования...

Все засмеялись и захлопали в ладоши. А дед, стараясь перекричать, закончил:

— Не утрачивайте ничего из прошлого — вот мое слово! Без него невозможно сотворить будущее! Прекрасное будущее, как я верю!

Дед сел, а ему все хлопали. Не все и не всё поняли, тем более про Голгофу, но про косточки история почему-то очень понравилась. А более дошлые вроде бы отыскали в притче какой-то особый смысл и качали головами: «Ай да дед... Остер, остер, нечего сказать!»

Тут в соседнем зальчике накрыли стол и завели радиолу, и молодежь, схватив наспех по бутерброду, бросилась танцевать. Но при этом и деда Макара не забывали, и женщины наперебой приглашали его на танец.

Нелька, сияющая, как именинница (она и вправду много сделала для этого юбилея, и, собственно, от нее и стало известно о семидесятилетии деда), тоже пригласила деда Макара и конечно же у всех на глазах кокетничала с ним. И все это одобряли.

— Макар Иваныч,— говорила она вдохновенно,— отчего бы вам не воспользоваться таким случаем и не попросить начальство, которое все тут, о квартире?

— Простите, милейшая, не понял? — спросил учтивый дед Макар.— О какой квартире? Зачем?

— Ну а как же вы будете без жилья? — поинтересовалась Нелька. — Не в общежитие же вам возвращаться.

Дед Макар слушал партнершу вполуха, потому что всем вокруг улыбался и кивал на добрые улыбки и поздравления.

— В общежитие? — переспросил он. — Но почему же в общежитие?