Городок

Тужа — это уж вовсе деревня, хоть числится районным центром. И автостанция: избушка с крошечным заликом и маленьким окошком для кассира. Но никакого кассира не было, и на дверях висел замок. Зато на улице толпился народ, в основном студенты, возвращающиеся с каникул, и машины с шумного проезжего шоссе заворачивали к домику, забирали попутчиков и уезжали. В усадьбу совхоза, куда направлялся Шохов, попуток не было, потому что туда и дороги не было, грейдерок, куда мог завернуть лишь кто-нибудь по случайной оказии.

Неожиданно выяснилось, что в тужинском Доме культуры проходит конференция сельских учителей и автобус от совхоза повезет их обратно.

Шохов дошел до Дома культуры — тут все близко,— поговорил с водителем и сел на травку дожидаться учителей, теперь уж торопиться было некуда.

Не очень скоро, но быстрей, чем ожидал сам Шохов, пришли и учителя, все сплошь нагруженные сумками и сетками с продуктами. Люди были разновозрастные и даже по-разному одетые. Молодежь очень современно, в джинсах, даже девушки, а пожилые — их, пожалуй, было больше — очень старомодно, они и выглядели не как учителя, а как домашние хозяйки, и в сумках у них вместе с тетрадями и книгами лежали огурцы, хлеб, колбаса.

По оживленному разговору Шохов понял, что сейчас в буфете, после конференции, их «отоваривали» сливочным маслом, кое-какими другими дефицитными продуктами. Вот те и деревня! И уж собрались было трогаться, как кто-то сказал, что в сельпо яйца привезли, и все ринулись туда, и отъезд почти на полчаса отложился.

Кто-то сказал бы увидя: русский учитель, просветитель на деревне, и в таком виде! Но Шохов-то навидался разного, он кончал сельскую школу, да и жена у самого — учительница, ему ли не знать, как живут непросто, нелегко эти люди. С огородика да с малой зарплаты живут, и ведь не уезжают, и тянут к свету деревню, а бедствуют подчас куда больше деревенских. И уж точно, никогда не жалуются!

Вот и сейчас: над кем-то подшучивали, обсуждали итоги конференции, ратовали за какую-то школу, которую из-за малочисленности учеников собираются закрыть...

Вообще, насколько понял Шохов по чужим разговорам, детишек в первые классы пошло меньше, чем в прошлые годы, а в будущие годы и того будет меньше. Нет молодежи в деревнях, нет и прироста. А какая же перспектива у деревни без прироста? Нет и не будет перспективы у нее. А что же будет?

Этот вопрос в разной форме, но непрерывно, начиная с автобуса, возникал в раздумьях Шохова, потому что речь-то шла не о чужом, о родном, самом первичном для его жизни, о его деревне, о его земле...

Пока по чужой земле мотало Шохова, пока он, там или сям, планы свои строительные вытягивал, здания выше сосен поднимал, тут-то, дома у него, как у хозяина, бросившегося в отходничество, в упадок пришло. Не у него лично, так надо понимать, а в целом, в деревне, в деревнях, но, может, и конкретно, и в доме, ведь он не видел своего дома и знал только по редким письмам, насколько в нем все живо и цело.

А ведь началось с учителей, с их неторопливых разговоров, с их сеток, в которых везли они в деревню масло из районного центра. И масло, и яйца, и даже огурцы с хлебом.

Два десятка километров от совхоза по болотистой, но наезженной дороге, через лес.

Совхозная усадьба новая, Шохов в ней никогда не бывал. У какого-то человека спросил дом Афанасия Шохова, своего старшего брата. Знал, что Афоня поселился в позапрошлый год с новой семьей (жену привез из Пензы с ребенком) и работает на молоковозе.

— Второй дом, там машина стоит,— сказал человек.

Дом, не изба, по городскому проекту построенный, хоть и деревянный. С двух сторон крылечки: значит, на две семьи. Крыша железная, окошки большие, прежде такие звались: красными или косящатыми; обшит снаружи досками, но не покрашен, и заборчик не покрашен, и сразу видно, что строилось это недавно. Все придирчиво оглядел Шохов, с прицелом оглядел на дальнее, на свое. И огород при доме небольшой, соток на пять, и сарай для скотины, и лабаз для дров, и туалет рядом. Возле калитки стоял желтый молоковоз (может, это он лихо сегодня проносился мимо Шохова, томящегося в Тужах, но как узнаешь!), и две канистры, и запаска возле самого крыльца.

Можно представить, что жили здесь неплохо.

Шохов постучался, сперва несильно, потом погромче. Никто ему не открывал. Он поставил чемоданчик и сел на ступеньках крыльца. Вроде бы и дома, пусть до своей деревни еще восемь верст, а тут все неродное, и ничего не шепчет ему, но все равно. Дом брата это почти что свой дом, и примут тут как полагается, как принимают Шоховы от века.

Человек, тот самый, которого спрашивал Шохов дом Афанасия, поглядел через заборчик и сказал:

— Он чево, не открывает?

— Никого там нет, — сказал Шохов с сомнением.

— Есть. Раз машина стоит, он точно дома. Вы стучитесь сильней, он спит, наверное.

Человек ушел, а Шохов поднялся и постучал опять. На этот раз погромче. И, правда, стукнуло в сенцах, раздались шаги, и женский голос спросил: «Кто там?»

— Мне Афанасия Афанасьича,— сказал Шохов громко.