Городская фэнтези 2006

— Ну, шпана! — с сочувствием сказал брюнет. — Плюнь, Лазарь. Тюрьма по ним, сявкам, плачет. Пошли, спасать тебя будем. Тут один вариант наклевывается: полный вперед!

Женщина молчала и смотрела на очкарика.

— На то и друзья! — с удовольствием повторил брюнет.

Без слов очкарик поставил пакет с текилой на асфальт, неумело размахнулся и ударил брюнета в ухо.

— Ты! Ты чего?! — Брюнет отступил на шаг. — Меня? Лучшего друга?

Очкарик пнул его ногой в живот, промахнулся и ухватился за лацканы кожаного плаща. Оба мужчины упали, покатились по мокрой земле, по лужам, пытаясь оседлать один другого. Залаял дог Рокки. Загомонили старушки, колеблясь между вызовом милиции, «Скорой» и управдома. Мальчишки зашлись от восторга.

— Танька! — пробился из какофонии отчаянный крик очкарика Лазаря, давно потерявшего в свалке свои замечательные очки. — Танька, это он… он меня посылал! Он за дружбой сюда ходил, сволочь!.. А я, дурак!.. Тань…

Женщина у машины следила за дракой, не вмешиваясь.

Наконец мужчины встали, тяжело дыша. У брюнета был разбит нос, тоненькая струйка крови текла по губам на подбородок. Очкарик хрипел, держась за помятые ребра. Пакет с разбитой бутылкой текилы валялся поодаль, от него резко тянуло спиртным.

Дог Рокки подошел, обнюхал обоих и брезгливо удалился.

— Поехали домой, Лазарь, — сказала женщина. — Поехали, дурачок.

Очкарик разогнулся.

Стеклянная, весенняя, летящая радуга полыхала в его близоруких глазах.

— Поехали, — изумленно сказал он. — Серый, заводи тарантас.

— Ага, — кивнул меланхоличный шофер.

Выбравшийся из подвала Гицель внимательно следил за отъезжающей машиной. Потом бомж поднял голову и встретился взглядом со Степаном Поликарповичем, высунувшимся в открытое окно. Старик погрозил бомжу пальцем и укрылся за шторой.

— Эй! — заорал Жора Мясник от черного входа в гастроном. — Ну, люди! Такое бухло ногами топчут!.. Звери, не люди…

Гицель засмеялся.

— Апрель, — сказал он. — Сумасшедший месяц.

Евгений Гаркушев Острое решение

Механизатор Зюзиков брел по раскисшей земле, с трудом сохраняя равновесие. Земля была скользкой, под ватник задувал холодный ветер, но Паше все равно было хорошо. Он отлично потрудился и славно отдохнул.

Коровник остался позади, свинарник словно бы промелькнул в тумане — а ведь длинный, зараза! Легко идти, когда на душе спокойно, когда сердцу весело. Даже встреча с Зинкой Зюзикова не пугала. Где он, а где Зинка? Идти еще и идти…

Карман приятно согревали триста рублей. Пусть Зинка подавится. Не будет ныть, что сожитель — никчема, не в состоянии зашибить копейку. Вот она — копейка! И не одна, а даже… Сколько в трехстах рублях копеек? Зюзиков остановился, напряженно задумавшись. Три миллиона? Или три тысячи? Если в килограмме — тысяча граммов, когда продавщица Манька не обвешивает, если в центнере — сто кило, а в литре — две поллитровки или десять полноценных стопок, сколько копеек в трех розовых бумажках? Эх, задачка на сообразительность!

Стоять на месте было тяжело. Все время бросало в разные стороны. Механизатор отошел с дороги к огромной, еще прошлогодней скирде из посеревшей от солнца и дождей соломы и попытался на нее опереться. Да только скирда — не стенка. Паша долго приноравливался, потом ухватился за свисающую откуда-то сверху веревку.

Тонко пискнуло. Зюзиков не боялся мышей и только проворчал себе под нос:

— Но-но, нечего тут пищать! Человек думает! Человек — это звучит гордо, тварь дрожащая!

Громогласная тирада далась Зюзикову нелегко. Он даже запыхался.

— Я не пищу, — отозвался тонкий голосок. — Я пытаюсь привлечь ваше внимание, повелитель!

Зюзиков заорал пронзительно. Так, что было слышно на другом конце деревни. Правда, крик оборвался быстро — непривычные к экстремальным нагрузкам голосовые связки отказались повиноваться. Ведь Паша не пел в хоре, не занимался китайской дыхательной гимнастикой, как его сосед Лопатин, и даже говорил крайне редко и преимущественно матом. Но, несмотря на смятенное состояние души, веревку механизатор не выпустил.

— Отпусти, повелитель, а? — попросил все тот же голосок.

Подняв глаза, Паша увидел на верхушке скирды мохнатое тельце.

— Обезьяна? Говорящая? — просипел Зюзиков.

— Да-да, — радостно согласилось мохнатое существо.

— Обезьяна — это хорошо. Обезьяны в наших краях больших денег стоят, — рассуждал Паша, отчаянно хрипя. — Я тебя сдам в зверинец. Ты-то на сколько копеек потянешь? А?

Приятно, что ничего страшного не произошло. Подумаешь, говорящая обезьяна! Паша утер пот со лба свободной рукой и подтянул обезьяну поближе к себе — рассмотреть. Та тонко запищала и взмолилась:

— Не надо меня в зверинец, повелитель!

Зюзикову было приятно, что глупая тварь зовет его повелителем. Но отпускать ее за здорово живешь? Нет уж…

— Холодно будет тебе. Зима на носу, — степенно объяснил обезьяне Зюзиков. — Тебе в зверинце лучше будет. Бананы там всякие, яблоки. Я вон, думаешь, каждый день бананы ем? А тебе все время давать будут. Вам это положено.

— Отпусти хвост, а? — Обезьяна зло ощерилась.