Городские легенды

Перед ними лежала широкая полоса земли, за которой вставали университетские корпуса. Венди, которая и сама здесь училась, сразу их узнала: студенческий центр, факультет естественных наук и общежитие, правда какое именно, она забыла. Их громоздкие, не похожие друг на друга силуэты замыкали пейзаж, над которым, судя по всему, кто-то основательно потрудился. От сирени и боярышника не осталось и воспоминаний, вместо кустов и травы отовсюду торчала жесткая щетина газонного покрытия, комья сырой земли валялись там, где еще совсем недавно росли деревья, а посреди всего этого красовался огромный пень.

С тех пор как Венди в последний раз приходила сюда, прошло лет пятнадцать, не меньше. И как же все изменилось. Картина, которая сохранилась в ее памяти, так разительно отличалась от всего вокруг, что она невольно подумала словами из детского журнала: «Найди десять различий». Раньше, когда она училась в Батлере, здесь был уголок дикого леса, непонятно как уцелевший в зеленом лабиринте тщательно подстриженных газонов и кустарников, которые придавали университету столь живописный вид. Она еще не забыла, как пробиралась сюда украдкой и усаживалась со своей тетрадью на траву, под шатром развесистого…

– Здесь все переменилось, – сказала она медленно. – Кусты выкорчевали и дуб срубили…

Кто-то говорил ей однажды, что этот дуб – большая редкость, точнее, был большой редкостью. Деревья такой породы – Quercus robur, или дуб европейский обыкновенный, – не растут в Северной Америке; его привезли и посадили здесь четыреста лет тому назад, когда самого Ньюфорда еще в помине не было.

– Как же они могли… просто взять и срубить его?.. – спросила она недоуменно.

Чародей ткнул большим пальцем себе за плечо, в сторону библиотеки.

– Тот человек, который книгами заведует, приказал это сделать: ему не нравилось, что у него в кабинете всегда темно. А еще ему не нравилось, что каждый раз, выглядывая в окно, он упирался взглядом в клочок дикой природы – это противоречило его чувству порядка.

– Главный библиотекарь? – переспросила Венди.

Чародей только плечами пожал.

– Но почему… почему же все молчали? Разве студенты не могли…

В ее время студенты наверняка протестовали бы. Они окружили бы дерево живой цепью, не подпуская никого близко. Они поставили бы палатки и дежурили бы вокруг него день и ночь. Они…

Она снова посмотрела на пень и почувствовала, как ей сдавило грудь, точно ее завернули в мокрые кожи, которые начали засыхать и стягиваться вокруг нее.

– Этот дуб был другом Джона, – сказал чародей. – Последним, который остался в живых. Ему было десять тысяч лет, а люди просто пришли и спилили его.

Венди недоверчиво покосилась на своего спутника. «Десять тысяч лет? А ты, дружок, часом, не обсчитался?»

– Его смерть символична, – продолжал он. – В мире ни у кого нет больше времени рассказывать истории.

– Простите, но я, кажется, не совсем понимаю, – ответила Венди.

Чародей повернулся к ней лицом, его глаза под черной шляпой горели странным огнем.

– Этот дуб был Деревом Сказок, – пояснил он. – Таких деревьев с каждым годом становится все меньше и меньше, так же как и меня. В ветвях этого дуба задерживались истории, которые приносил ветер, и с каждой новой историей он подрастал немного.

– Но ведь истории никуда не делись, – возразила Венди, сама не заметив, как позволила втянуть себя в разговор, суть которого ускользала от нее пока что. – Сегодня за один год печатают больше книг, чем за все предыдущие века, вместе взятые.

Чародей с кислой миной снова ткнул пальцем себе через плечо:

– Ты прямо как он говоришь.

– Но…

– История истории рознь, – перебил он. – Те, которые стоит слушать, меняют твою жизнь навсегда, пусть даже совсем немного, и навсегда остаются с тобой. Они питают не только тебя, но и других, потому что чем чаще ты их рассказываешь, тем лучше тебе самому. А другие истории – просто слова, написанные на листе бумаги.

– Знаю, – ответила Венди.

Она и в самом деле знала, хотя никогда раньше не задумывалась об этом. Просто внутри нее всегда присутствовало какое-то инстинктивное знание, которое слова чародея пробудили и сделали осознанным.

– Кругом теперь одни машины, – говорил тем временем он. – Мир стал – как это называется? – высокотехнологичным. Замечательно, конечно, только вот Джон думает, что высокие технологии отучили людей разговаривать друг с другом, а человеческий опыт обесценился. Для историй, которые хоть что-то значат, в мире не осталось места, но так не должно быть, ведь истории – это часть языка мечты, и складывает их не один автор, а весь народ. Они – голос страны, голос народа. Без них люди совсем потеряют себя.

– Так ты имеешь в виду мифы, – догадалась Венди.

Чародей тряхнул головой: