Городские цветы (Конец водной феерии)

— Нy… тогда пошли. — Никита сломался.

Поднимался бледный рассвет. Пейзаж вокруг был такой, словно наши ударницы-камнебойщицы добрались до Луны. Завораживали время от времени встречающиеся таблички: «Внимание! Вы находитесь в зоне взрывных работ. Три продолжительных гудка — взрыв. Четвертый гудок — отмена взрыва». У одной из табличек нас накрыл унылый гудок… Достаточно ли он продолжительный?.. Достаточно. Достаточно продолжительная пауза — и второй гудок… тоже достаточно продолжительный.

— Но третьего может ведь и не быть? — встрепенулся Никита в паузе. Но тут унылое пение донеслось с небес.

— Поздняк метаться! — спокойно Коля-Толя сказал. — Стойте… и рот пошире откройте — меньше волна в перепонки бьет.

Третий, продолжительный, оборвался… Мы стояли, разинув рты… Перепонкам это, может быть, и поможет — но как насчет прочих органов?

…Четвертый тягучий гудок! И только мы, защебетав, двинулись, как снова потянулся гудок. Первый… Потом — второй… Третий. Мы долго стояли, разинув рты… Четвертый.

— Ну все! Mы так не уйдем! — сказал я. — Это они играют с нами так. Секс учит, что «до того» должны быть любовные игры… Пошли!

— Для кого до, а для кого и после, — уныло сказал Никита, плетясь позади.

— Для тебя сделали исключение, — ласково пояснил Игорек.

И лишь мы отплыли — послышался взрыв, и град огромных камней обрушился рядом. Циклопши, как им положено, провожали нас… Но Одиссея нам удалось спасти.

3

…с трудом переводили дыхание, и лишь Коля-Толя был бодр. Сразу же, как только отплыли, он резко предложил нам причалить в соседней бухте, где, он точно уже знает, все будет «тип-топ». «Отличные бабы! Зуб даю!» Но его зубами и бабами никто не заинтересовался — после великанш-циклопш чувствовалась некоторая апатия. Тем более, они так раскачали Ладогу — только держись! Ветер свистел, срывая белое кружево с черных волн. Открывалось вдруг дно, мы скользили прямо на камень.

— Ну так идем или нет? — отражая золотым зубом вспышку молнии, требовал Коля-Толя.

— Нет! — пришлось роль капитана взять мне. После циклопш Одиссей наш как-то потерял всю уверенность. — Обросли эпосом достаточно!

— Не пойму, что ты олицетворяешь, — нагло произнес Коля-Толя, замышляя, видимо, бунт на корабле.

— В настоящий момент я олицетворяю грубость! Все!

Скорей уйти бы на глубину! Все берега Ладоги на карте обведены крестами — что означает, оказывается, не могилы, а камни… Впрочем, и первая трактовка верна.

И снова — с горки, и перед носом — уже два камня. Глаза не разбегаются, а напротив — сбегаются… Пронесло!.. Любовные игры?

Взлетая из водной ямы, любовно вдарились о камень кормой. Вода в катере была уже по пояс: то ли через верх захлестнуло, то ли не держит мой пластилин, которым я заклеивал дно, не веря в смерть?! А сейчас? Буквально вижу ее! Надо было остаться у циклопш! Было чудесно — по сравнению с этой чернотой, внизу и вверху! Красненьким тазиком я черпал воду, передавал Никитушке — и тут же ветер слизывал из него воду и сплевывал в катер. Игры!.. Предсмертные любовные игры!.. Все! Переходим на статус подводной лодки: черная вода в каюте сровнялась с уровнем Ладоги — так что переливать воду не имеет большого смысла. Заглох, всхлипнув, мотор. Пустил таз плавать — красиво краснея на черном, уходил от нас. У него-то, единственного, как раз есть шанс спастись, прибиться куда-то к берегу — и юная поселянка примет его. Будет мыться в нем, напевая… Это уже малахольный предсмертный бред.

— Таз уплывает! — только заметив это, Никита заорал, выкатив зенки. Может, хоть жадность нас спасет? Не может быть, чтобы с таким накалом чувств люди погибали. Гребя спинками сидений, гнались за тазиком. Самое черное в черном — мыс. Обогнули!

— Огонь! — прохрипел Никита.

Есть такие безжизненные огни — створы, стоят на деревянных щитах на безлюдных островках и даже на плоских камнях, освещают дикость возле себя и не радуют. Если «свести» пару створ одного цвета в линию — значит, точно по фарватеру идешь. Но, однако, это мертвые огни.

— …Это не створы! — через ветер Никита проорал.

И вроде бы не звезда — хотя звезды так же порой подмаргивают… Это живой огонь!.. Но такой далекий, что разве что для прощания с жизнью годится он.

Ни фига! Я занырнул в каюту, немножко поплавал там и вылез с багром и одеялом. Зацепил порванным углом одеяло за багор. Парус!.. Потащил нас!

Игорек поймал в рубке по приемнику «Маяк», любимая песня наша пошла, ансамбля «Вингз» («Крылья») под командованием Поля Маккартни. «Хоп!» Взлетаем в черную гору. «Эй, хоп!» Скользим вниз с горы.

Потом Игорек сделал каждому по коктейлю «Манхэттен» и с изумлением на волну смотрел: что за дурь вмешивается в процесс?

Доползем! Тем более брюхо уже, не смолкая, скребет по камням — лишь бы не развалиться. Плюха в корму — и мы, шаркая, подвигаемся еще на метр к берегу. Волна откатывается — и мы на пьедестале стоим, как памятник… нашему безрассудству! Сколько лет с того времени прошло… и безрассудства больше не было. Жаль.