Городские ворота

– Я машин этих проклятых страх как боюсь, – причитала меж тем бабка, – пасля [после – беларуск.] того как меня в прошлом году здесь сбило, на дух их не переношу, тьфу, чтоб их чёрт драл!

– В смысле «сбило»? Сильно? – Лёха вежливо поддержал беседу, – водителя-то задержали?

– Совсем сбило, сынок, насмерть. Вот здесь, аккурат на этом месте, – бабка горестно закачала головой и поджала губы.

– Сейчас за это большие сроки дают, а что мили.., – Леха осёкся и покосился на бабку. Вот те раз, повезло на сумасшедшую старуху нарваться.

– Что ты, Лёшенька, родимый, какая уж там милиция! Уехал Сергей Сергеич, начальник Первомайского ЖРЭО. Убежал, ирод! Даже первой помощи не оказал. Так я и отдала душу, без исповеди и отпевания. Прокляла я его, безбожника, это само собой. Скоро уж и Сергей Сергеичу на тот свет собираться, от проклятия неупокоенной души не убежит. Вот спасибо, Лёшенька, вот и перешли мы с тобой дорогу-то, вот и славно.

Бабка, осторожно переступая, развернулась и пытливо заглянула Лёхе в лицо.

– Помереть-то я померла, а грехи?

–Что, грехи? – шмыгая носом, Лёха соображал, когда это он успел представиться и ещё – как бы это поаккуратнее вынуть руку из бабкиной сцепки да сделать ноги.

– Да как же я с грехами-то на тот свет вознесусь? Грехи-то ить на земле держат! А сегодня как раз годовщина моей кончины, день решающий. Чуть нашла, вишь, провожатого, чтоб через дорогу промеж Городских ворот провёл. Люди-то они нас обычно не видят.

Бабка опять печально качала головой, глядя на Лёху слезящимися голубыми глазами. Лёха почувствовал, что начинает раздражаться, время неумолимо поджимало.

– Так ведь я же увидел, бабуля, – Лёха попытался тихонечко выкрутить руку из цепких бабкиных пальцев, – я же перевёл. Это… вы в безопасности, бабушка. Грехи Ваши я Вам отпускаю, идите домой, на печку.

Бабка тихонько дробно засмеялась.

– Потому и увидел, что ты сейчас близко к другому миру стоишь, на тот свет прямиком спешишь. А грехи…, – бабка пристально посмотрела Лёхе в глаза, как будто искала там что-то и скачала просто и спокойно, – а грехи мои ты на себя взял.

Бабкин голос эхом отразился от жёлтых привокзальных зданий и покатился по снежной улице вниз. В этот момент Лёхе показалось, что мир замер и даже снег завис в воздухе недвижимо, прекратив своё безумное кружение. «Ох», – что-то оборвалось внутри Лёхи и он каким-то чужим хриплым голосом спросил:

– В смысле -«взял»?

Старуха ласково посмотрела на Лёшу как на неразумное дитя.

– Так ведь кто грешную душу через дорогу переведёт, тот все её грехи на себя берёт. Во искупление и в жизнь ве-е-ечную.

Снег теперь шёл сплошной стеной и Лёхе показалось, что снежный заслон отгородил их с бабкой от всех остальных пешеходов, от привокзального шума, от автомобильного гула, и что они, вообще, не на людной улице стоят, а парят где-то вне места и времени.

– Только не просто это -найти человека, который тебя через дорогу переведёт. Люди-то нас не видят, кроме тех, что, как ты, близко к тому свету подошёл, – бабка сокрушённо покачала головой, – а времени-то у меня совсем мало, всего один день в году, в день смерти таинство работает.

–И много тут вас таких?– Лёха вытер нос рукавом.

–Да хватает, сынок, – охотно закудахтала бабка, – я мало кого знаю, я и при жизни-то не шибко общительная была, а наши в основном все замкнутые, неразговорчивые. Вот, значит.. Рафка, цыганка, у самого входа на вокзал стоит со свёртком. А что в том свёртке не показывает, да просит прохожих угадать, – бабка приблизила лицо к Лёхе и быстро горячо зашептала, – коль угадаешь, Рафка на тот свет без грехов перейдёт, а не угадаешь – Рафке ещё год стоять, да и тебе год удачи не видать.

– От оно как, – продолжала старуха, вроде бы глядя на ошарашенного Лёху но при этом всматриваясь во что-то, видимое лишь ей, – а там ребёночек у ей. Да кто ж скажет-то, все боятся. Лёнька-обходчик безногий, ногу свою с собой носит. Озорует много Лёнька. Ногу-то ему поездом оторвало, когда его пьяного товарняком снесло насмерть. Так он этот отрубок свой людям под ноги-то и кидает. А прохожий, даром что не видит ни Лёньку, ни конечность его, но об ровное место спотыкается. Иной раз со всех сил на рельсы падает. Ох-охо, всякие у нас тут есть, Лёшенька, точка у нас тут такая, особая. Перекрёсток – завсегда место тонкое. Между тем светом и этим. А вокзал, уж он и вовсе перекрёсток всяких дорог. Но за Городские Ворота мало кто выбраться может.