Городской дождь (рассказы)

Стали бросаться в глаза рыжая сыпь на зеркальном стекле в шкафу, серое рядно вытертой ковровой дорожки у кушетки, несмываемая, окаменевшая зелень на цветочных горшках, теснящихся на подоконнике.

Месяц назад ко всему прибавилась резкая кислятина какого-то дешёвого клея. Дядя Петя, делавший всё своими руками, починил футляр для скрипки. Это был самый свежий запах в комнате, потому что дядя Петя недавно приволок скрипку к Тане с мамой и оставил её здесь.

Из-за этой скрипки все соседи по квартире звали дядю Петю скрипачом, хотя знали, что всю жизнь он преподавал математику в школе. Когда он впервые взял в руки скрипку? Наверно, мальчиком. Неуклюжим, долговязым и от этого чуть сутулым. С оттопыренными ушами. Хотел ли он когда-нибудь стать скрипачом? Таня не знала. Как- то спросила, он опустил скрипку и улыбнулся неловко.

— Что ты… Я только для себя.

После пенсионного рубежа дядя Петя ещё долго тянул в своей дневной школе, потом перешёл в вечернюю и там вычерчивал на чёрной доске алгебраические формулы. Когда он, по его выражению, встал на пенсию, Таня решила, что теперь ей с работы придётся забегать в заросший каштанами переулок, где жил дядя Петя, делать для него, что умела, но он сразу поймал её за руку, едва она огляделась в его кухоньке в поисках немытой посуды, сам поднёс чайник под кран, зажёг газ и угостил чаем с жёстким овсяным печеньем, для которого требовались беличьи зубы.

Таня скосила глаза на дядю Петю и смотрела, как он играл. Прикрыв веки, он выписывал рукой крендели, заставляя смычок петь то с пронзительной грустью очнувшихся воспоминаний, то с ласковой нежностью чего-то небывалого. Изредка он подёргивал головой и покрепче прихватывал скрипку, на которой возле подбородка желтело светлое пятно. Его уже не закрывал бархатный лоскут. Старая была скрипка. Всю жизнь играл для себя дядя Петя… Сам себе Паганини.

— Музыка — это душа, — формулировал дядя Петя.

— А что такое душа?

— Как что? Всё лучшее, что есть в человеке, — ответил он, чуть подумав, и прибавил, что недаром про хорошего человека говорят — человек с душой, а про плохого — без души.

— Я хорошая? — спросила Таня.

— Ты? Конечно! Усмехайся! Смелей, смелей… Критическое отношение к себе — это, знаешь, тоже признак души. А как же! Формулировка? Простите, Татьяна Анатольевна, педагогу его слабость.

Вокруг его прищуренных глаз густо стянулись морщины.

— А почему мальчишки меня недооценивают? — спросила Таня. — Какая на этот счёт есть аксиома, дядя Петя?

Лоб у него совсем сжался в складки, плечи вздёрнулись, и он сказал просто и решительно:

— Они тебя боятся.

— Почему? — удивилась Таня.

— Мальчишки — трусы. Ты этого не знала? Таких как ты, требовательных, недоступных, красивых девушек они боятся!

— Почему? — допытывалась она, как маленькая «почемучка».

— Мм… Ищут лёгкого успеха. Раз-два! А потом всю жизнь кусают локти.

— Вы хорошо прожили с бабушкой, дядя Петя?

Он улыбнулся.

— Я её не боялся. Никогда!

Странно, все в семье и вокруг звали дедушку дядей Петей, а ведь он был её дедушкой, отцом её папы, Анатолия Петровича, убитого в последний год войны. Таня видела папу только на фотографии, которая висела в деревянной рамке над этажеркой с книгами. Мама была с ним на войне связисткой, а он командовал узлом связи. Телеграф, зарытый в землю… Мама сидела там за аппаратом. На войне встретились, познакомились, а потом, за полгода до 9-го Мая, мама уехала в этот город, и Таня родилась вскоре после победы… Если бы мама не уехала, она не дала бы папе погибнуть. Так казалось маме. Но дети — забота, даже ещё не рождённые.

Ах, и сейчас мама была озабочена её судьбой. Как-то полушутя, но откровенно сказала ей:

— Всё случится незаметно, как фокус, Танька. Пойдёшь на работу, у тебя расширится…

— Что?

— Круг знакомых.

Лучше бы постаралась, чтобы дома телефон поставили. Контора связи! Дали же эту комнату на первом этаже, как больной.

Вчера мама с застенчивой улыбкой, от которой у неё возникали ямочки на щеках, сказала:

— Люся зовёт тебя на танцы в воинскую часть. Её ухажёр демобилизуется. Одной ей неудобно.

Люся была соседкой, швеёй с фабрики «8-го Марта», одинокой молодой женщиной с ребёнком на руках. Любила, горячо дыша в лицо, шептать в коридоре о своих тайнах. («Послушайте, нет, только послушайте!»)

— Составить ей компанию?

— Как хочешь. Не знаю, право.

Мама не знала, хорошо это или плохо.

В клубе воинской части выяснилось, что не очень хорошо. Ухажёр не приглашал Люсю на вечер, хотел уехать потихоньку. Вернулись поздно. Люся поплакала. И Таня посидела у неё…

Дядя Петя положил скрипку в футляр и теперь застыл на диване, держа на коленях свои руки. Он всегда сидел, как прилежный ученик, ровно составив и колени и ботинки, но Таня-то знала, что в этой затаённости его была готовность сейчас же приступить к какому-нибудь действию. Так сидеть на месте ему было нерадостно и неуютно.

— Вьетнамские партизаны ещё удерживают крепость Дананг! — сказал дядя Петя, глядя на Таню.

Таня посмотрела в окно, чтобы снова не взорваться, и вдруг удивилась:

— Глядите-ка!