Городской дождь (рассказы)

— Поликарп Иваныч! — испуганно крикнула Анна Семёновна.

Он ударил палкой по столу так, что карты подпрыгнули, и несколько штук слетело на ковёр. Звук от удара получился громкий, Анна Семёновна вздрогнула.

Белобрысый парень хотел что-то сказать, но вскочил внушительный сосед, загородил и оттолкнул его.

— Поликарп Иваныч! — повторила Анна Семёновна.

Курносая девушка закричала:

— Дедушка, вас зовут!

Он повернулся, не сказав ни слова, и пошёл.

Анна Семёновна повела его в свою комнату, благо не было соседок, усадила в мягкое кресло и попросила успокоиться. Она налила ему валокордина, разбавила водой из кувшина, заставила выпить.

— Хлюст! — наконец выдавил сквозь зубы Поликарп Иванович.

А она сказала, что вот пойдут молодые люди к главврачу, пожалуются, что они открывают балконную дверь на втором этаже и устраивают сквозняки, а ведь не лето, и ещё прибавят, что чуть-чуть не убили палкой одного, а главврач возьмёт и выпишет нарушителей из санатория…

— И пусть, — сказал Поликарп Иванович, — у меня дома хорошая комната.

— И у меня тоже хорошая комната, — сказала она, чтобы поддержать его.

Он смотрел на неё и опять улыбнулся.

— Давайте жить вместе.

Она засмеялась, но он смотрел на неё всё так же, и глаза ждали серьёзного ответа. И она сказала смеясь:

— Ой! Да что вы такое говорите!

— Вы не думайте, — сказал он, — я всё умею сам делать. Даже стирать. И по магазинам хожу. Будете посылать меня. Всё умею! Я…

Он замолчал и развёл руками, словно искал какие-то слова.

— Зачем же я вам тогда? — спросила она.

— Я вас буду защищать, — ответил он так же просто, как просто она спросила.

— Нет, — сказала она, вдруг засмущавшись и стыдливо заморгав глазами. — Никто на меня не нападёт, и защищать меня ни от кого не надо.

— Ну, ладно… А на финских санках хотите попробовать?

— Спасибо, — сказала она. — Я боюсь. Упаду ещё.

— Встанете и отряхнётесь, — сказал он. — Я помогу…

Но, когда они взяли санки и покатили их к лесу, она решительно потребовала:

— Я одна. С вами — ни за что.

Она стеснялась поставить ногу на полоз, стеснялась толкнуться другой ногой, стеснялась, что стояла у санок, а попробовать хотелось, и она повторяла:

— С вами не пойду!

— Ну, — сдался он, — идите одна, идите. Самое главное… не бойтесь!

И она одна покатила санки в лес, а он зашагал назад, не оглядываясь, и только брызги снега разлетались в стороны от его «палицы».

Санки не слушались её, тыкались в сугробы, выпрыгивали из-под ног. Но она была упрямая и старалась проехать хоть немного. Встречные лыжники оглядывались на неё удивлённо и весело, и ей становилось всё веселее. Один помог ей подняться, когда она упала… «Ни за что не признаюсь своему кавалеру», — подумала она. Но, вернувшись, сразу крикнула Поликарпу Ивановичу, который ждал её в парке:

— Три раза свалилась!

После обеда он отправился отдыхать, в санатории был «тихий час», а она снова вышла в парк. Санки её стояли на площадке у корпуса. Здесь все оставляли санки и лыжи, чтобы покататься перед вечером.

Снег розовел: зимнее солнце садилось рано.

Она немного откатила санки, встала ногой на полоз и поехала. Получалось уже лучше.

В лесу дорога перекатывала через бугор на открытом месте, и, взобравшись на бугор, она остановилась передохнуть и оглянулась. Большое солнце висело на небосводе чётким кругом. Красное-красное. К вечеру мороз покрепчал, стало поскрипывать под ногами, но солнце было ещё тёплым. Глаза смотрели на него, сколько хочешь… Деревья вокруг не шевелились, застыв в безветрии… Только галки чёрными точками промелькнули в круге солнца и скрылись за берёзой. Она посмотрела на другую берёзу, поближе. Льдистые ветки порозовели под солнечным лучом и потухли.

«Тихо как!» — подумала она и опустила взгляд.

Под берёзой путались мелкие заячьи следы…

Было хорошо и грустно. Так грустно, что сдавило сердце. Она встала валенком на полоз и покатилась, всё быстрее отталкиваясь от скрипучего снега, как будто страшная грусть могла отстать от неё.

В конце концов

Было лето, больные выходили в парк, и Ключкин оставался в палате один. Он не боялся сквозняков, как юный Гошка, лежавший под окном, и, едва все выбирались в парк, просил сестру открыть дверь и окно и проветрить помещение. Если сестра долго не отзывалась на звонок, подпрыгивал на одной ноге к Гошкиной кровати, вставал на неё коленкой и сам распахивал окно настежь.

За окном шелестели деревья, без устали чирикали воробьи, солнце, как рыбак, закидывало лучи в зелень. Страстный рыболов Ключкин вспоминал большие и маленькие реки, которым подарил долгие часы жизни и которые подарили ему в ответ не окуней, не щук, не плотву, а радость свежести и тишины, радость забытых, незаметных в городе рассветов и закатов.

Едва Ключкин доходил до этого счастливого ощущения, как тут же всё пропадало, выключалось, точно через порог переступала его хлопотливая жена Екатерина Семёновна. Нет, не через порог больничной палаты, а через порог того его состояния, похожего на одиночество рыболова, когда нет ни шума, ни суеты, ни беспонятливости, а значит, и лишних слов, заставляющих морщиться от досады.