Городской мальчик

– Ну, честная компания, – загремел он в мегафон, – вот и лето, и мы с вами опять от души порезвимся в нашем любимом лагере «Маниту». Эй, старожилы, покажем-ка новичкам свою сплоченность – встретим их песней. Вожатый по плаванию дядя Ирланд снова с нами, он будет у нас запевалой. Вперед, и побольше задора!

В проход выскочил юноша с широченными плечами (Герби таких и не видывал) и копной ярко-рыжих волос:

– Давайте, ребята. Споем «Хрю-хрю, гав-гав». Хором, начали. Гип-гип! – И детина принялся дирижировать странными отрывистыми движениями. Несколько мальчишек прогундосили песенку, подражая голосам животных, пыхтению паровоза и еще вроде бы трескотне шутих, а вразумительных слов Герби не услыхал, разве что неоднократный призыв «сделать крысоловку побольше кошколовки».

Когда допели песенку, дядя Ирланд выкрикнул:

– Ну как, новички, запомнили? А теперь споем еще разок, все вместе, только вдвое громче!

Спели еще. Правда, получилось не вдвое громче, а почти вполовину тише. На этот раз среди визга, кваканья, шипения и пыхтения до Герби долетели обрывки строк про городские трущобы, «шевроле», клещей и людоедов, но он решил, что ему послышалось.

Проход снова загромоздил дядя Сэнди.

– Славно пропели, ребятки, очень славно. Конечно, новичкам надо еще получиться, тогда вообще будет блеск. А сейчас дядя Ирланд споет с вами гимн нашего лагеря «Бульдог, бульдог». И глядите у меня, чтоб не мямлить, особенно это относится к старшим. Уж вы-то знаете гимн назубок. Ну, давайте, с огоньком!

Он показал на группу мальчишек лет пятнадцати, расположившихся через проход от Герби. Те вольготно развалились в креслах, которые перед тем развернули, чтобы сесть по четверо лицом друг к другу, их брюки и мягкие шляпы придавали им очень важный и взрослый вид. Герби видел, как, получив при всех нагоняй, они переглянулись с ехидной усмешкой и зашептались.

Нестройный хор затянул «Бульдог, бульдог». Старшие точно набрали в рот воды. По вагону гремели голоса старшего вожатого и дяди Ирланда. Едва стихла песня, как вдруг молчальники в брюках разразились насмешливым куплетом, прозвучавшим гораздо слаженнее, задорнее и гимна, и приветствия:

Колбаса трясется,
На кляче к нам несется.
Ура, дядя Сэнди!

Улыбаясь одними губами, старший вожатый отмерил несколько шагов по проходу. Его туша замерла рядом с сиденьем Герби.

– Ну вот что, Шестнадцатая хижина, я не против шуток, – громко произнес он, чтобы слышали все. – Но здесь много новеньких, а они еще не знают, что можно, а чего нельзя. Если хотите лишиться привилегий старшеклассников недельки на две, то за мной дело не станет. И запомните, в этом поезде вам не спрятаться за маменькины юбки. Здесь лагерь «Маниту». Не можете поддержать честь лагеря, тогда помалкивайте.

В угрюмой тишине дядя Сэнди вернулся в голову вагона, а Герби покосился на старшеклассников. Ни тебе улыбочек, ни перешептываний – пристыженные, постные лица. Даже брюки как-то обвисли на их нескладных ходулях.

– Теперь, ребятки, – более мягким тоном проговорил в мегафон старший вожатый, – вот несколько простых правил поведения в поезде. Без разрешения вожатого с места не уходить, местами не меняться. Окна не открывать. Ходить в соседний вагон к девочкам строго воспрещается. Если застану там кого-нибудь, пусть пеняет на себя. Ехать нам три часа, так что устраивайтесь поудобней, знакомьтесь друг с другом и готовьтесь к потрясающим летним каникулам. У меня – все.

Он сел. А дядя Ирланд – будто на другом конце качелей – подскочил:

– А ну, парни, выдадим «Хрю-хрю, гав-гав» в честь нашего любимого старшего вожатого дяди Сэнди.

Песенка была исполнена в третий раз, да так заунывно и сбивчиво, что между «шевроле» и людоедами заглохла окончательно.

Поезд уже катил по пригороду, и сквозь серость и кирпичную красноту нет-нет да и проглядывала зелень. У Герби, сникшего при виде строгостей, понемногу начало подниматься настроение. Славно было смотреть, как на глазах сменяется за окном пейзаж, как отступает городское уныние и мир одевается в свои первозданные краски. Вот промелькнула корова – живая корова, а ведь раньше он видел ее только на картинках да на рекламных щитах молокозавода. У него радостно екнуло сердце. Все-таки в лагере, наверное, будет весело.

В проходе появились двое вожатых с корзинами и выдали Герби пакет молока и сандвич в обертке. Он развернул бумагу; там оказалось одно из любимых его лакомств: зеленый салат и консервированный лосось на ржаном хлебе. Герби забрался поглубже в кресло и, жуя и прихлебывая, уставился в окно, за которым проплывали деревья, речушки, луга. Последние сомнения растаяли без следа: впереди его ждет земля обетованная.

– Эй, Герби, ты куда подевался?

Рядом стоял его брат Клифф в лихо заломленной на один глаз желто-красной фетровой шапочке с козырьком и с монограммой «ЛМ».

– Привет, Клифф, а ты куда подевался? Откуда это у тебя такая шапка?

– Парень из моей хижины дал. У нас там законные ребята.

– Это какая хижина?

– Двенадцатая. Пойдем к нам. Я им рассказывал про тебя.