В молодые годы, когда его коллеги увлекались декоративно-монументальными работами, Головницкий берется за монументально-психологическую скульптуру. Подобно тому, как лишь искушенному поэту дается написать венок сонетов, не всякому скульптору по плечу создание многофигурных композиций, да еще таких, персонажи которых находились бы в сложных драматических отношениях. Очень хотелось Головницкому испробовать силы и в создании пространственно-развернутых скульптурно-архитектурных комплексов (это если выражаться на языке специалистов). С Аллеей Славы ничего не получилось, и он, теперь уже умудренный опытом, в расцвете творческих сил, все чаще задумывается над огромным замыслом — итогом жизни, темой которого могла бы стать вся история Челябинска — от основания города, через Пугачевщину, индустриализацию, Отечественную войну и до наших времен.
А пока, как бы на подступах к ней, он выполняет заказ к 250-летию города — скромный памятник «Первостроитель», который был установлен на том самом месте, где когда-то и срубили крепость «на реке Миясе, в урочище Челяби».
Только вышло с этим памятником все неладно. Отговаривая в свое время (я тому свидетель) автора «Сказа об Урале» Виталия Зайкова от аналогичной уступки, Лев все же согласился с «Отцами города» на временную установку вместо памятника в бронзе тонированного под металл макета. Но началась перестройка, денег в городской казне то ли не нашлось, то ли их пожалели, и во избежание саморазрушения «Первостроителя» Головницкий вынужден был демонтировать его. Грустно теперь глядеть на «могильный» курган там, где мог бы стоять хороший памятник…
В неважном, если не сказать — в подавленном настроении покидал Лев Николаевич наш город. Еще недавно он был окружен всеобщим вниманием, даже почетом, и вдруг… стал никому не нужен. Проводить его на вокзал, помимо автора этих строк, пришел лишь давний знакомый — железнодорожник…
Внешне все было нормально: в Красноярске его ждал пост руководителя Сибирского отделения Академии художеств, прекрасные условия для жизни и работы. Только сердце оставалось в Челябинске…
Я видел его в последний раз на экране телевизора, сидящим в зале. Сибиряки избрали Головницкого депутатом Верховного Совета СССР последнего созыва. Вскоре, тяжело заболев, он все же вернулся на Урал, правда, в Екатеринбург. Выучившись на архитектора, там жила дочь Наташа с его любимой внучкой.
Кончина Головницкого глубоко потрясла многих. Как и просил Лев, урну с его прахом привезли в Челябинск. Была панихида, на могиле жена Энрика Эмильевна установила крест.
Челябинску повезло: в нем жил и творил Художник такого таланта, какой является не в каждом поколении, если иметь в виду не всю Россию, а регион, Большой Урал. Прекрасные работы Льва Головницкого — «Память», «Добровольцам-танкистам», бюст А. С. Пушкина в городском саду, бюст выдающегося конструктора И. Я. Трашутина украшают наш город. Но лучшая из них все же «Орленок»…
Челябинский Гамлет
Гамлета Александр Мезенцев не играл (во всяком случае пока). Но вечная и главная тема его ролей — оскорбленное одиночество — вполне гамлетовского свойства.
Когда жить так, как хочется, жить в гармонии с собой и миром невозможно, когда порядок вещей, круг людей, череда поступков и слов — все противоречит человеческому естеству, мечтам и намерениям, — остается замкнуться, надеть маску стоика или шута и попытаться сохранять нейтралитет в отношениях с этой жизнью (получится ли — другое дело). Но почти детская обида такого одиночества в толпе прорвется: в глазах ли, в интонации, в резком развороте… Мезенцев играл это уже в юных своих героях: в лейтенанте Княжко («Берег» Ю. Бондарева), не прекращающем по-джентльменски (по-юнкерски?) прямо держать спину в кровавой и хмельной военной мясорубке; в Никите из «Жестоких игр» А. Арбузова, обреченном не быть вторым. Бремя лидерства превращалось в маску, заменяющую лицо, — не сбросишь, роскошный кожаный плащ все больше напоминал доспехи завоевателя, ко был ли счастлив или хотя бы уверен в себе тот Никита, рассекающий жизнь звездный мальчик с Тверского бульвара?