Городской романс

На коньках я научился кататься рано. Когда мне было лет пять-шесть, покойный дядя Федя, муж моей любимой тети Кати, сделал для меня на заводе коньки, прикрутили их мне на валенки и катали за палочку. А потом и сам стал бегать. Снег с улиц не убирался, и мы гоняли по утрамбованным тропинкам, по накатанным дорогам.

Но самым сильным увлечением зимой все-таки был хоккей. 48—49-е годы и последующие прошли под знаком хоккея. Ледяных площадок во дворе тогда не делали, мы играли на дороге возле дома или в садике. Машин тогда было немного, больше проезжал гужевой транспорт. Он был выгоден со всех сторон. Во-первых, лошадь объедет и не задавит, а во-вторых, даст подходящий материал вместо шайбы. Клюшки делали сами — из толстой железной проволоки или из дерева: возьмешь палку, приколотишь к ней пару фанерных дощечек — и клюшка готова. Редкие счастливцы имели настоящие, но обычно поломанные клюшки, которые на матчах хоккеисты выбрасывали за борт. Зорко следившие за этим пацаны бросались на обломки как коршуны, и какой-нибудь из них, помятый, но ужасно довольный, вылезал из свалки с трофеем. Эту, доставшуюся с боем, клюшку лелеяли и холили, обматывая крюк черной пахучей изолентой.

Хоккеисты были нашими героями, кумирами, о них рассказывали легенды. Имена лучших и первых до сих пор живы в памяти: Женишек, Захватов, Витя Шувалов, и более поздние — Каравдин, Ольхов, Соколов. Болельщики давали им клички, подчас и обидные. Скажем, на первого вратаря Ребянского, когда он пропускал легкую шайбу, кричали: «Дырянский!» Моего дядьку, Виктора Ивановича Столярова, который долго играл защитником, прозвали Бригадир, а Витю Соколова, маленького, но скоростного и юркого нападающего, любовно называли Соколенком. Они долгое время были друзьями, Соколов и Столяров — и когда играли, и когда вместе тренировали «Трактор».

Дядька мой был здоровый, рано поседевший детина, с голубыми «столяровскими» глазами, а Соколенок — низенький, белобрысый крепыш. Пил он крепко, и жив ли сейчас, не знаю. А дядька жив, долго тренировал команду «Трактор», стал заслуженным тренером РСФСР, сейчас директор детской хоккейной школы. В юности с ним случилось несчастье, видно, от этого он рано поседел. Однажды, где-то на вылазке в лесу, балуясь с ружьем, он случайно убил своего друга по команде. Отсидел несколько лет, а потом вернулся — и снова стал играть в хоккей. Помню его с ранних лет, как на катке он вдруг подхватит меня на руки и прокатит кружок-другой. Может, это шло от прилива родственных чувств, а может, от лихости или силу накачивал. Тогда еще у хоккеистов была мода приходить покататься на общедоступный верхний каток. Они там носились и показывали разные номера из фигурного катания — то волчком закрутятся, то «восьмерку» выпишут, а то для смеха начнут изображать впервые ставшего на коньки человека. Мы, конечно, вертелись вокруг, тайно восхищались и подражали.

Хоккейный матч — это целый праздник. Над стадионом — зарево огней, тысячные толпы мужиков стекаются со всех концов города. Мальчишки вьются вокруг: «Дяденька, проведи!» Полно милиции, а в дни особенно крупных соревнований, с немцами или с чехами, выезжает конная милиция, патрулирует вокруг стадиона. Морозный запах табака, шум, гам, суета, скрип снега, толпятся болельщики перед воротами. А там, за ними, на ярком свету, уже раздается первый выкрик и свист — хоккеисты выходят на лед. В окнах окружающих стадион домов, на крышах — тоже болельщики. А на трибунах — яблоку упасть негде: в «москвичках», теплых фуфайках, в валенках, скрипя досками, переминаясь с ноги на ногу, в морозном пару шевелится, гудит, дымит черное море болельщиков.

Даже если не пошел на матч, сидишь дома, все равно ощущаешь, слышишь дыхание и возню этого гигантского живого существа. Вот рокот усиливается, нарастает, доходит почти до апогея и тут же разочарованно спадает: не удалось нашим забить шайбу. И, наконец, взрыв: «А!-а!-а!-а!» Наши забили! Этот победный рев слышен, наверное, за многие километры. А то вдруг установится тишина, прерываемая одиночным свистом. «Шайбу в ворота «Авангарда» забросил…» — объявляет радио. Горе охватывает многотысячную громаду, на минуту всё каменеет в траурном молчании, потом оживает, и так — приливами и отливами — до перерыва.

В перерыве «правительственные» ложи отправятся греться в одноэтажное здание администрации, где отдыхают хоккеисты. На рубчатых черных дорожках из резины, затоптанных снегом, расхаживают, обмениваются впечатлениями избранные. Некоторые из них даже проникают в раздевалку к хоккеистам. Они сидят там, рассупонясь, в своих доспехах и переживают отгремевший тайм. А весь прочий люд на морозе, бывало, и за тридцать градусов, греется извозчичьим способом: кто прыгает, кто толкается. А чаще группируются в кучки, идет по кругу стаканчик, и только слышен звон катящихся пустых бутылок.

В перерыве рабочие катка чистят лед вручную огромными скребками, выбрасывают снег за борт. Этих рабочих знают все, их подбадривают, понукают, чтобы успели к началу следующего тайма.