Городской тариф

- Это неправда, - твердо возразил Борис. - Это ложь, которой ты себя тешишь. На самом деле ты оплакиваешь себя. Когда мы говорим, что горюем по умершим, на самом деле мы горюем о себе, неужели это не понятно? Нам плохо без них, мы без них тоскуем, скучаем, нам их не хватает. Мы хотим видеть их, осязать, разговаривать с ними. А их нет рядом, и мы от этого страдаем Понимаешь, о чем я говорю? Слышишь, сколько раз я употребил местоимение первого лица? Мы, нам… Речь все время идет о нас самих, а не о тех, кто умер. Нам плохо, НАМ! И мы от этого печалимся. А тем, кто ушел, им ведь не плохо. Если душа бессмертна, то она в небесах и ей хорошо. А если бессмертия души нет, то тем, кто ушел, вообще никак и уж в любом случае не плохо. Так чего о них горевать? Нет, Саша, ты горюешь о себе самом. Это был твой личный выбор, и ты имеешь на него право. Но ты не можешь требовать, чтобы мой выбор был таким же.

- Интересно, и что же выбрал ты? - презрительно усмехнулся Александр Эдуардович. - Ты мог бы остаться в Москве, но ты уехал в какую-то занюханную деревню, ты забыл Ларису, нашел там себе полуграмотную бабу с двумя детьми, которая стирает твои трусы, солит огурцы и разводит кур. Это твой выбор? Человек не имеет права радоваться жизни, когда умирают его близкие.

- Ты не прав, Саша. Если бы это было так, то только маленькие дети радовались бы жизни, потому что все мы довольно рано начинаем терять близких. Прабабушек и прадедушек, бабушек и так далее. На земле царило бы одно сплошное черное горе. А это ведь не так, согласись.

- Не передергивай, - поморщился Камаев. - Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Я говорю о предательстве памяти тех, кто ушел. Когда умирают наши родственники, мы не можем найти себе других. Мы не находим другую мать, другого отца, другого брата или сестру. И их память мы не предаем. А вот новую жену найти можно. И нового ребенка тоже. И это есть не что иное, как предательство по отношению к ним, циничное и отвратительное. Особенно если твои жена и сын погибли по твоей вине. А Лариса и Жорик погибли именно по твоей вине, и ты не имеешь права простить себя, ты должен мучиться этим до самой смерти. А ты, видишь ли, сделал выбор радоваться жизни! На их костях празднуешь! Неужели тебе не стыдно?

- Нет, - вздохнул Борис, - мне не стыдно. Я занимаюсь любимым делом, я лечу людей, спасаю их жизни, я дам счастье одной женщине и двум ее детям, у которых хотя бы часть детства теперь пройдет в полноценной семье. За что из всего перечисленного мне должно быть стыдно?

- Ты никогда не поймешь меня, - с горечью ответил Камаев. - Мы говорим на разных языках, и всегда говорили. Я - об одном, ты - совершенно о другом. Ты просто не хочешь меня понимать, потому что тебе нечего ответить. Можешь больше не приезжать сюда, тебе нечего делать на могиле Ларочки и Жоры. Ты недостоин права бывать здесь.

- Ты что, серьезно? - удивился Борис.

- Абсолютно. Считай, что я тебе запрещаю.

Безбородов пожал плечами, наклонился, поправил цветы на могиле, потом выпрямился и посмотрел на Камаева.

- Ты продолжаешь меня удивлять, Саша. Неужели ты в самом деле считаешь, что можешь хоть что-то мне запретить? Я живу и буду продолжать жить так, как считаю правильным. И на кладбище буду приезжать так часто, как сочту нужным. Если тебе это не нравится - это твои проблемы, не мои. И если тебе нравится жить в скорби и печали - это тоже твои проблемы и твой выбор, но никак не мой. И знаешь, что я тебе скажу, уже не как родственник, а как врач? Я бы на твоем месте задумался о том, почему ты сделал именно такой выбор, а не другой. Покопайся в себе. Если ты найдешь причину, тебе станет легче, это я тебе обещаю.

Борис повернулся и неторопливо пошел в сторону выхода. Александр Эдуардович провожал его взглядом, в котором презрение и ненависть смешивались с совсем другим чувством. У этого чувства, которое ощущалось так смутно и расплывчато, было вполне определенное название: страх.

***

Глядя в окно машины на непрекращающийся дождь, Настя подумала, что все-таки начальник оказался прав: в автомобиле ей сейчас было куда уютнее, нежели в электричке. Она ехала в Тучково, к родителям Милены Погодиной. Закончив работу на месте происшествия, следователь Давыдов быстро распределил задания: старший лейтенант Хвыля из криминальной милиции округа поедет куда глаза глядят, но раздобудет хоть какие-нибудь внятные сведения об Олеге Канунникове и о том, где его искать; подполковник Каменская отправляется к родственникам потерпевшей; а сам Федор Иванович решил, не откладывая, вплотную заняться Павлом Седовым.

- Конечно, из него свидетель сейчас никакой, - покачивая головой, говорил вполголоса Давыдов, - он в шоке. Но, с другой стороны, поскольку он вызывает у меня некоторые сомнения, отпускать я его от себя не могу, пока ты, Настюха, с Погодиными не поговоришь. Мало ли чего, а вдруг и правда у них сговор?

- Он что, родителям Милены не позвонил? - удивилась Настя - Не сообщил ничего?