Городу и миру

К сожалению, мировое внимание к еврейскому вопросу не усиливает Израиль в его борьбе за свое выживание, а скорее толкает его на смертоносную капитуляцию. Писал же Солженицын в 1975 году:

"Когда отважный Израиль насмерть защищался вкруговую - Европа капитулировала поодиночке перед угрозой сократить воскресные автомобильные прогулки" (I, стр. 204-205).

Он и теперь подчеркивает:

"Все угнетенные народы, в том числе народы Советского Союза, не могут рассчитывать ни на какую внешнюю помощь, а только на собственные силы. Весь мир смотрел бы в лучшем случае равнодушно, а то и с большим облегчением, если бы безумные правители Китая и СССР развязали бы между нашими народами войну. Я надеюсь - этого не случится. Но на всякий случай давайте засвидельствуем здесь взаимное дружелюбие и доверие китайского и русского народов, между которыми нет противоречий. И даже - союз наших исстрадавшихся народов против обоих коммунистических правительств! Что бы ни произошло между этими корыстными, противонародными правительствами сохраним взаимное понимание, взаимное сочувствие и дружбу, не дадим залепить нам глаза и уши бесплодной национальной ненавистью" (VI, стр. V).

Сознание и прокламирование бесплодия всякой национальной ненависти пронизывает публицистику Солженицына. В уже цитированном нами обращении к украинской эмигрантской общественности он говорит:

"...сеять ненависть между народами - не приведет к добру никакую сторону. Взаимная доброжелательность должна опережать и превышать всякую остроту доводов" (II, стр. 400).

"Национальное благоразумие" для него всегда в отказе от этой бесплодной ненависти и одновременно - от коммунистической идеологии с ее неизбежно экспансионистской (когда на экспансию есть силы) практикой. Солженицын не берется категорически предсказывать дальнейшие пути мировой истории, но позволяет себе предположение:

"Мы не знаем, какими причудливыми зигзагами еще пойдет человеческая история. Я высказывал уже предположение, что может быть мировой коммунизм переживет и советский и китайский коммунистические режимы, сползет на другие страны, где много желающих испытать коммунизм, - а в наших двух странах возьмет верх национальное благоразумие.

Во всяком случае оба наших народа уже так много перестрадали, так много потеряли - что продвинулись же по пути к освобождению и излечению!" (VI, стр. V. Выд. Д. Ш.).

Хорошо, если бы так!..

Вопросы, исторические для России и потому национально первостепенно важные, были затронуты в беседе Солженицына с Бернаром Пивo (интервью для французского телевидения, Вермонт, 31 октября 1983 года). По-русски это интервью было опубликовано "Русской мыслью" 1 ноября 1984 года в специальном приложении (IX, стр. 1-4); мы к нему уже обращались. Теперь я возвращаюсь к этому документу, главным образом в связи с коллизией "царь Столыпин - Богров", как она возникает в беседе Солженицына с хорошо знающим "Красное колесо" и весьма дружественным по отношению к писателю Бернаром Пивo. Воспроизведу часть диалога (первая реплика принадлежит Б. Пивo):

"П: Вторая часть "Августа Четырнадцатого" - посвящена почти вся убийству премьер-министра Столыпина революционером Богровым. Вы любуетесь Столыпиным, описываете его умным человеком, сильной личностью, настойчивым, твердым во взглядах. И даже говорите, что, в сущности, Столыпин был последним шансом царя. Так ли это исторически?

С: Да, Вы знаете, я глубоко уверен, что это было именно так. Столыпин (кстати, вон висит у меня портрет Столыпина, как раз за день до убийства) выдающийся государственный деятель вообще, и по масштабам разных столетий России. А в двадцатом веке более крупного государственного деятеля у нас не было. В своей ретроспекции я ведь отступил до начала царствования Николая II, и мне пришлось невольно показать, что за первые 11 лет его царствования, к 1905 году, практически так уже было много потеряно, что Россия была накануне гибели. И Столыпин сумел вытянуть Россию из этой бездны, и поставить ее на прочный путь развития. Если бы Столыпин не был убит, еще несколько лет этого развития, решительно менявшего всю структуру, социальную структуру государства, не только ее экономику, - и Россию нельзя было бы свалить так легко. Я глубоко убежден, что убийство Столыпина, выстрел этот, решил судьбу развития России, потому что сразу руководство попало в слабые и неумелые руки, которые не могли Россию вести правильно.

П: О двух выстрелах, убивших Столыпина, Вы сказали, что для русской истории они нисколько не были новы, но так много обещали для всего XX века. Можно ли считать, что это были первые пули в саму царскую династию?

С: Да, я недаром назвал их первыми из екатеринбургских. Это был выстрел - в Россию. Во всю нашу судьбу" (IX, стр. II. Выд. Д. Ш.).