Городу и миру

"Все же другие роковые пути, за последний век опробованные в горькой русской истории, - тем более не для нас, и вправду - не надо! Теперь, когда все топоры своего дорубились, когда все посеянное взошло, - видно нам, как заблудились, как зачадились те молодые, самонадеянные, кто думали террором, кровавым восстанием и гражданской войной сделать страну справедливой и счастливой. Нет, спасибо, отцы просвещения! Теперь-то знаем мы, что гнусность методов распложается в гнусности результатов. Наши руки - да будут чистыми!" (I, стр. 169).

И далее:

"Преданный нами, обманутый нами великий народ Европы - чехословацкий, неужели не показал нам, как даже против танков выстаивает незащищенная грудь, если в ней достойное сердце?" (I, стр. 172).

Начнем с конца. Чехи и словаки показали нам одоление силы духом? Напротив: показали, как самый достойный, но немногочисленный, невооруженный, не сопротивляющийся физически, не поддержанный сильными друзьями извне народ берут в многолетний плен танки. Польшу, при всем ее открытом и подпольном брожении, держит в плену один только призрак танков призрак, который несомненно материализуется, если отечественные душители свободы перестанут справляться со своими обязанностями. Венгрию, не подстрахованную силой извне, танки поставили в обстоятельства, предопределенные хозяевами танкистов и танков. И только Афганистан все еще не покорен, несмотря на колоссальные физические преимущества коммунистических агрессоров.

"Наши руки да будут чистыми" - здесь Солженицыным постулируется решительный отказ от террора (интересно, имело ли в определенные моменты смысл, было ли у современников моральное право убить Гитлера, Ленина, Сталина?), от "кровавого восстания, от гражданской войны". Отказ обоснован тем, что эти приемы принесли России в свое время непоправимое зло.

Снова и снова возникают вопросы: насколько правомерна такая экстраполяция? Насколько верна такая реакция? Не только для данных конкретных политических обстоятельств, когда речь о революции не может идти из-за ее нереальности, а в принципе?

В своем предисловии к исследованию В.В.Леонтовича "История либерализма в России" (Серия ИНРИ, выпуск первый, 1979) Солженицын, следуя автору книги, отождествляет истинный классический либерализм с эволюционностью преобразований.

В этой связи он говорит о "настойчивом либерализме Столыпина" (II, стр. 462). И констатирует:

"Сегодня, когда уже и на Западе повсюду либерализм потерпел уничтожительное утеснение со стороны социализма, тем более звучны предупреждения автора, что либерализм жив, лишь пока он придерживается эволюционного преобразования уже существующих структур. Но как только он будет навязывать существующему - схемы извне, он всегда будет в этом перекрыт и побит социализмом" (II, стр. 461).

Но эволюционно преобразовать можно только мало-мальски открытые для серьезных мирных преобразований структуры! В закрытой наглухо тоталитарной ситуации это невозможно. Здесь нет благого решения, лежащего (относительно) на поверхности вопроса о том, как положительно трансформировать полностью закрытую ситуацию, в которой нет места ни классическому, ни современному либерализму. В интервью американским газетам, еще в СССР, 30 марта 1972 г. Солженицын сказал:

"Изучение русской истории, которое сегодня уже увело меня в конец прошлого века, показало мне, как дороги для страны мирные выходы, как важно, чтобы власть, как ни будь она самодержавна и неограничена, доброжелательно прислушивалась бы к обществу, а общество входило бы в реальное положение власти; как важно, чтобы не сила и насилие вели бы страну, а правота. Очевидно, это изучение и помогло бы увидеть в деятельности Твардовского именно примирительную, согласительную линию. Увы, и самый мягкий увещевательный голос тоже нетерпим, затыкают и его. Уж как уступчиво, уж как благожелательно недавно выступали у нас Сахаров, Григоренко - никого даже не выслушали, пропадите, заглохните..." (III, стр. 576. Выд. и курсив Солженицына).

Но ведь в том-то и беда, что власть, которая "самодержавна и неограничена", потому только и такова, что у нее нет юридической необходимости и желания "прислушиваться к обществу". А общество может входить в "реальное положение власти" только в том случае, когда эта последняя считается с обществом. Трагедия периода Александра II и периода реформ Столыпина более всего в том, что общество не заметило ориентированности власти к продуктивным реформам и нетерпеливо проигнорировало эти устремления и реальные акции власти. А в месяцы февральской демократии власть закрыла глаза на опасность слева, не выбрала или не сумела избрать твердой линии поведения, не попыталась обеспечить свою стабильность для проведения необходимых реформ.